Альфа долго и тщательно моет руки в глиняной миске, которую вылепила когда-то я, потом принимается отделять крошечные куски мяса от тонких косточек птицы и протягивает их мне. Я не сопротивляюсь, молча жую всё, что он в меня пихает, хотя есть совсем не хочется. Всё это дело потом приходится запить бульоном, и он не соглашается взять хотя бы часть себе.

– Я крепче, – всегда его ответ.

Потом вынимает из моего рюкзака толстую бутылку с витаминами и даёт мне одну.

– Тебе тоже нужно, – настаиваю.

– Я крепче, – мотает головой и быстро прячет банку обратно.

Не было бы у нас этих банок сейчас, если бы не он. И у Леннона с Умником также не было бы шанса. Как и у меня, впрочем.

Richard Walters – Unconditional

Это было давно… но и не в первые дни, впрочем. Я что-то сделала, наверное, снова грибов набрала, а он опять заметил и орал на меня. Я, конечно, огрызалась, и тогда он произнёс эту фразу: «Что бы это ни было, мы вляпались из-за тебя». Потом добавил: «Я в этом уверен». Вот если бы не добавка, у меня не возникло бы даже сомнений, что фраза касалась грибов и прочих моих действий, влекущих потенциальные проблемы. Но вот, «Я в этом уверен» как-то разрушило всю картину. В то время я начала уже сомневаться в собственных способностях, и у меня появились мысли вроде «может, дело не в том, что я меньше всех помню, а в том, что я просто-напросто тупее всех остальных, а не умнее, как мне думалось в самом начале?». Моё непонимание разговоров (хоть своих, хоть чужих) и остающиеся не отвеченными вопросы стали хроническими, и мне это уже было привычно, поэтому я быстро забыла нашу очередную ссору и его слова.

И вот именно сейчас, когда мы оба худые, как скелеты, сидим в его хижине и смотрим друг на друга, в моей памяти вдруг всплывает этот эпизод. И мне приходит в голову, что ключ ко всему мне вручили в самом начале, просто я, недотёпа, сунула его в дальний карман и забыла.

– Ты помнишь что-нибудь? – спрашиваю его прямо.

Он отводит глаза и молчит.

– Ты помнишь, – отвечаю за него.

В моих словах грусть, потому что… если он помнил, почему не сказал? Больно думать, как много ошибок я могла бы избежать, насколько счастливее была бы в эти месяцы, насколько счастливее был бы он – и я в этом не сомневаюсь, потому что вот уже несколько дней живу с ним в сознании, сплю в его руках, смотрю в его глаза, отвечаю на его поцелуи «Я с краешку».

– Ты с самого начала всё помнил?

Мне не хочется быть с ним холодной, да и нет на это права, но по-другому никак не получается.

– Нет, – сразу отвечает, и я выдыхаю.

– А когда?

Он тянет с ответом, долго качает головой, будто сам не верит.

– Когда ты болела… и совсем мало.

Я соображаю долго.

– Когда я болела? Это в самом начале?

– Сейчас.

Он поднимает глаза, а я могу смотреть в них вечно. Со всеми остальными иначе: долгие взгляды причиняют мне дискомфорт, я их избегаю, всячески уклоняюсь и строго лимитирую. А вот с ним – совсем другое дело.

– Почему мне так… уютно с тобой? – неожиданно для себя самой спрашиваю.

От этого вопроса его лицо становится светлее и мягче, он начинает немного улыбаться.

– А ты как думаешь?

– Я думаю, всё дело в том…

Понятия не имею, в чём. Вернее, уверена, что моя в него влюблённость и это чувство всепоглощающего комфорта, когда он рядом, не связаны. Может, и связаны в том плане, что влюблённость – производное, а не наоборот, но я думаю, что помимо любви есть что-то ещё. Нечто гораздо большее.

Его лицо из мягкого становится болезненным.

– Ты даже не представляешь, как сильно меня напугала.

– Очень хорошо представляю. Я испугалась не меньше, когда все спасались от цунами и бросили тебя…

– Не все. Ты не бросила.

Он щурится, хотя солнца в хижине не бывает, и от его улыбки на меня накатывает неудержимое желание поцеловать его в губы, но недавно пережитый разговор с Рэйчел быстро возвращает на землю.

– Тебе их не жаль? – спрашиваю.

– Кого?

– Альфию и ребёнка.

– Жаль.

Он отворачивается, выуживает откуда-то яблоко и, сунув его в мои руки, садится ближе к свету, рядом со своим рюкзаком. Вынимает заготовленные прутья, выбирает один из них и начинает вытачивать стрелу. Это – его рутинное, ежедневное занятие, потому что вытачивание стрел экономит время в лесу – ему не приходится искать их.

– Тогда почему ты не идёшь за ней?

– Потому что занят.

В его тоне раздражение. Взбесившийся океан раздражения.

– Разве… Я знаю, чем ты занят, и безмерно благодарна, но… объективно, есть вещи поважнее.

– Какие, например?

– Ей нужна помощь. Нет, она в ней нуждается.

– Я не могу разорваться. К сожалению, на всех меня не хватит.

– Альфа…

Его аж передёргивает. Интересно вот, насколько сильно он ненавидит своё имя, настолько же сложно мне его произносить. Он называет меня «Седьмая», и это просто номер, то есть, вещь обезличенная и успокаивающая тем, что временная. Каждый из нас, хочет верить, что всё это выживание когда-нибудь закончится.

– Альфа, она беременна.

– Сочувствую.

У меня шок, и, видимо, поэтому я сижу с открытым ртом. Где Рэйчел? Пусть посмотрит на него сейчас! И пусть вспомнит все свои песнопения в его адрес. Как она там говорила? Он помогает всем? Он заботится, поэтому его любят? Он даёт людям чувство безопасности?

Его рука стёсывает кусочки дерева с будущей стрелы с явным остервенением.

– Ты должен ей помочь… Все так считают, все этого ждали… ждут.

– Боюсь, на этот раз не получится.

– Что… и ребёнка своего тебе не жаль?

Охотник прекращает стругать прут, который явно испорчен – он уже вдвое короче его обычных стрел.

– Какого ещё «своего» ребёнка?

– Она беременная, Альфа! – мои нервы тоже не железные.

– А я тут при чём? – вспыхивает он.

– Ты? Ты…

Мне кажется, я задыхаюсь. Все слова разбежались, и собрать их во что-нибудь вменяемое мне удаётся не сразу.

– Вы спали в одной хижине! Все это видели!

– Ты месяц спала в палатке Леннона. Мне что, озаботиться ещё и тем, что ты беременна? Лучше не надо! Беременность и роды в этом лесу ты точно не переживёшь, и, боюсь, на этот раз я буду бессилен!

Он орёт. Если у него и был какой-нибудь хитрый план, то теперь вся деревня в курсе, что он вполне вменяем.

У меня трясутся руки. И я уже, оказывается, давно рыдаю. Только теперь заметила.

Он швыряет испорченный прут в костёр, вынимает новый и берётся за него. Пока я молчу, дело спорится – будущая стрела похожа на будущую стрелу.

– Рэйчел говорит, что… ты отец.

– Забавно, – хмыкает. – Рэйчел знает обо мне больше, чем я сам.

Я начинаю рыдать ещё сильнее. Слёзы просто душат.

– Это не ты?

– Это не я.

Интересно вот: от плохих новостей я расстраиваюсь, но держу себя в руках. А стоит обрушиться новостям хорошим – и выдержке конец. Слёзы, как горная река.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Я просто… мало помню…

Мой нос полон соплей и дышать приходится ртом, а поскольку вся эта беседа – эмоциональный предел, из меня иногда вырываются некрасивые хлюпающие звуки.

– Только сегодня, а точнее, сейчас, Рэйчел объяснила мне… что такое… ну, секс. Мы ничего такого с Ленноном не делали! И… я помню об этом настолько мало… да ни черта я не помню! Вообще, ничего! Поэтому, думаю, у меня этого и в прошлой жизни не было.

Он замирает. Смотрит прямо перед собой на тонкие лучи света, сочащиеся из изгороди, потом медленно поворачивает голову, и мы оба зависаем в глазах друг друга.

– Ты не девственница.

У меня мороз по коже. И приступ неукротимых слёз в миг вылечен.

– Тебе откуда знать?! – выпаливаю я.

Его глаза сужаются. Такого выражения на его физиономии я ни разу ещё не видела. Даже дышать перестаю в предвкушении того, что он ответит.

– Ложись спать. Этой ночью мы уходим.