Кроме священника Устюжанинова, к заговорщикам примкнули его тринадцатилетний сын Иван, казак Рюмин с женой, канцелярист Судейкин и много других людей. Обывателям заговорщики внушали, что, сосланные на Камчатку, они невинно страдают за великого князя Павла Петровича. В сборнике «Русский архив» за 1885 год сказано:

«Беневский в особенности показывал какой-то зеленый бархатный конверт, будто бы за печатью его высочества, с письмом к императору римскому о желании вступить в брак с его дочерью и утверждал, что, будучи сослан за сие тайное посольство, он, однако же, умел сохранить у себя столь драгоценный залог высочайшей к нему доверенности, который и должен непременно доставить по назначению».

Тем временем было перехвачено письмо барона к священнику Устюжанинову с советом поторопиться, так как все уже готово к побегу. Узнав об этом, барон сразу взял быка за рога, объявив себя правителем Камчатки. И верно: таиться уже не имело смысла.

Штурманские ученики Измайлов и Зябликов, втянутые в заговор по недоразумению, решили исправить оплошность: они что есть духу побежали в канцелярию, но не смогли достучаться к пьяным караульным.

В ту же ночь заговорщики обезоружили охрану и ворвались в канцелярию будто бы с криками «имай, хватай, режь, пали, вяжи!». Завязалась драка. Барон утверждает, что Нилов выстрелил в него и ранил в руку. Тогда кто-то и двинул старика так, что тот испустил дух.

Барона это расстроило: ему было по-своему жаль Нилова.

Забрав казенные деньги, оружие и две пушки, заговорщики пошли к дому сотника Черного (в мемуарах — гетман Колосов). Однако сотник оказал сопротивление, а его сын стрелял по заговорщикам в упор в выломанную дверь. Силы были слишком неравны, к тому же на дом навели пушку. Находившуюся в этом доме лавку разграбили. Отца и сына Черных взяли под стражу. Позже сотника увезли в гавань в качестве заложника. С отходом галиота его и других заложников отпустили по домам.

Путь к бегству был открыт. Отплывая на плоту из Большерецка, барон оставил квитанции на взятое снаряжение и провиант. Забавна его подпись: «Барон Мориц Анадар де Бенев, пресветлейшей республики Польской действительный резидент и его императорского величества римского камергер, военный советник и регламентарь».

Своим действиям барон старался, сколько мог, придать видимость порядка, хотя его квитанции, как он сам прекрасно сознавал, не имели никакой цены. Небезынтересны в этой связи слова мореплавателя Головнина, посетившего в начале 1811 года Большерецк. Он пишет, что городок сей стал известен «просвещенному свету из повествования графа Бениовского… Но тщеславие заставило Бениовского представить место сие в ложном виде, чтобы более выказать отважность своего подвига. Бывшего в Большерецке во время сего бунта начальника, капитана Нилова, он называет губернатором; казацкого офицера — гетманом; гнилой палисад — крепостью; канавку, чрез которую ребенок может перепрыгнуть, — рвом; несколько человек престарелых казаков — сильным гарнизоном и пр. Я видел в Камчатке стариков из природных русских, которые очень хорошо помнят Бениовского и тогдашнее состояние Большерецка. Они подробно мне рассказывали обо всем этом происшествии. Сравнивая от них слышанное с повествованием Бениовского, видно, что в нем и одной трети нет правды. Надеясь, что в Европе ничего не знают о Камчатке, он лгал без всякого стыда: ему хотелось только показать, что он сделал великое дело. Но если бы он и правду написал, то и тогда довольно было бы чести его уму и отважности! Первым умел он несколько десятков всякого состояния ссылочных и людей распутных удержать от открытия заговора, продолжавшегося несколько месяцев; и, не быв мореходцем, мог он постигнуть сам возможность достигнуть из Камчатки в Китай; а последняя помогла ему предпринять столь опасное морское путешествие без всяких пособий, кроме карты, приложенной к вояжу адмирала Ансона. Но в том, что он овладел и ограбил Большерецк, Бениовский напрасно приписывает себе честь; это могла сделать всякая разбойничья шайка!»

Головнин, впрочем, не знал, что барон имел вполне приличное морское образование. Так что, располагая картой, он весьма успешно мог вести корабль куда угодно. А карта у него была, и не только та, что приложил к описанию своего вояжа Ансон. Будучи вхож в большерецкую канцелярию, барон мог скопировать или просто забрать ту карту Камчатки, Командорских, Алеутских и Курильских островов, которую тщательно, в течение многих лет составляли русские мореходы и землепроходцы. В сущности это была секретная карта, хотя еще и довольно неточная. По счастью, в Европу она не попала: штурманский ученик Измайлов при удобном случае выкрал ее у барона. Следует помнить к тому же, что спутниками барона были такие опытные мореходы, как штурман захваченного галиота Максим Чурин и подштурман Дмитрий Бочаров, в свое время плававшие с Креницыным к берегам Америки.

И вообще, оценивая большерецкий бунт, нельзя упускать из виду главного — его социальной подоплеки. Во-первых, во главе заговора стояли политические ссыльные, замешанные в разного рода антиправительственных выступлениях. Конечно, им и в голову не приходило добиваться каких-либо существенных социальных перемен в этом глухом краю Российской империи, и все же смириться с положением бесправных ссыльных они не могли. Сами по себе, однако, они никакой активной силы не представляли, их просто было маловато. Во-вторых, бунт потому только и мог произойти, что его поддержали люди обездоленные, восставшие против узаконенного произвола своих хозяев. Такими людьми прежде всего были работники купца Холодилова. Они открыто возмущались и хозяином, который ими помыкал, и покровительствовавшим ему Ниловым. А начался раздор из-за того, что они отказались промышлять морского зверя на ветхой байдаре. Нилов же был заинтересован в промысле, так как ссудил купцу под предстоящий барыш 5000 рублей. Поэтому он решил силой заставить работников подчиниться и для начала нескольких арестовал.

Барон воспользовался недовольством этих людей и поддержал их претензии. Арестованных освободили, с тем чтобы они сразу же приняли участие в бурно развивающихся событиях.

Любопытно и следующее. Накануне отплытия галиота ссыльные оставили для сената «объявление», Б нем они гневно обрушились на произвол, несправедливости и притеснения властей вообще в России и тем более на ее окраинах («Камчатская земля от самовластия начальников разорена»). Позже свидетели показывали, что зачинщики бунта «говорили между собою о бедственном положении жителей полуострова, переносящих только одни обиды от своих командиров, не имеющих никакого понятия о свободе. И хотели предложить иностранцам, нуждающимся в переселенцах, прислать на Камчатку фрегат и небольшой бот для разъездов по гаваням и увезти камчатских жителей в колонии, где бы они могли иметь во всем изобилие и волю».

Бегство

О плавании Беневского существует документ без домыслов и прикрас, и потому весьма ценный. Написал его «шельмованный казак» Иван Рюмин, состоявший в Большерецке «пищиком». Неутомимый собиратель всяческих материалов, касающихся путешествий и географических открытий, Василий Берх отыскал Рюмина в Тобольске, где ему предписано было жить после возвращения из дальних странствий. В обработанном виде, с комментариями Верха записки Рюмина были опубликованы в 1822 году в журнале «Северный архив». Сейчас они служат тем вполне надежным свидетельским эталоном, по которому всего удобнее сверять мемуары барона.

Выйдя из Большерецка, галиот несколько дней плыл мимо Курильской гряды. Наконец подошли к небольшому острову Маканруши. Крестьянин Кузнецов, состоявший адъютантом барона, послан был с официальной бумагой и «пристойным» числом людей, чтобы осмотреть местность и узнать, обитаема ли она. Но повстречалась им только небольшая собачка «курильских родов».