Вечер одиннадцатого дня. Окончательно выбившись из сил, ставим палатку на смеси льда и воды, не добравшись до твердого снега каких-нибудь полкилометра. Косые лучи солнца, просвечивая через понижения в черном скалистом гребне, освещают ледник и оранжевое полотнище палатки. Стометровые тени от фигурок людей пересекают белое поле, уходя под темные склоны. Пелена облаков затопила дальние низины и, клубясь, подползает к лагерю. Здесь, среди враждебного всему живому мира, особенно явственно ощущаешь правомерность титула человека как царя природы. Идем, вкладывая все силы в поединок с нартами. Уже давно не помогают двухминутки отдыха. Мучительно ноют мышцы груди и спины. Вторую неделю не просыхают ноги. Вот и сейчас они начинают коченеть, стоит только остановиться. Но проходит два часа, и условия, казалось бы немыслимые для жизни теплокровных существ, меняются. Установлен легкий, но надежный дом-палатка, деловито урчат примусы, идет пар от кастрюль и подсыхающих носков…

Все выше и выше поднимаются ледники. Все больше туч остается под нами. Впереди появляется обширный снежный купол. Неужели это и есть плато Ломоносова? Впервые за дни после «дальней разведки» ясное небо. Ориентировка дает неутешительные результаты. Плато еще километрах в пятнадцати к западу. В тумане мы слишком забрали на юг, К тому же спуск вниз возможен только через саму вершину, В остальных местах снежно-ледовые сбросы. Задыхаясь, втаскиваем нарты на купол. Высота тысяча сто метров. Шпицберген на десятки километров перед нами. Ледник Академиков, легкие облачка над Русской ледяной равниной (она теперь далеко за спиной), а километрах в тридцати невероятно приближенная в прозрачнейшем воздухе парит белая трапеция — уже недоступная из-за недостатка времени гора Ньютона. Советский и норвежский флаги полощутся на древке ледоруба. Игорь Васильев выдает каждому по патрону. Наш карабин (шесть килограммов бесполезного груза — принудительный ассортимент всех групп, уходящих из Баренцбурга) издает пять оглушительных выстрелов — салют в честь высшей точки перехода и, израсходовав, таким образом, половину боезапаса, вновь уютно размещается на нартах.

— Чисть его теперь, — угрюмо замечает Игорь.

— Ничего, ты ведь на работе.

Позавчера торжественно отметили окончание летнего отпуска доцента И. А. Васильева, Теперь каждый норовит подсунуть ему мелкие поручения — «мы-то отдыхаем, а ты уже при исполнении…»

Крутой обледенелый спуск. Впервые за много дней блаженствуем, катя под уклон многострадальные нарты. Сладкая жизнь продолжается минут десять, Уклон резко возрастает. Как необъезженные мустанги, нарты рвутся вниз, где их поджидает бергшрунд^[14]. Снова остановка с разведкой. Осторожный спуск попарно. Изо всех сил одерживаем нарты. Последний участок — двадцатиметровая морена из крупных камней. Теперь нарты едут на наших плечах. Еще один крутой сброс, и мы на леднике Академиков. Речки призывно урчат в ледовых каньонах, а за ними между двумя массивами виден ледник Петрова — путь нашего выхода на плато Ломоносова.

Сотни трещин пересекали наш маршрут. Те из них, которые не удавалось обойти или перейти по снежным мостам, форсировали с помощью лестницы.

Когда альпинист, прижав ледоруб к груди, прыгает через полутораметровую трещину или преодолевает по натянутым перилам двух-трехметровую расщелину, в глаза ему светит горное солнце, впереди он видит лица товарищей, а окружающие вершины доброжелательно взирают на попытки пигмея приблизиться к небу.

Когда вы, презрев эстетические нормы и заветы далеких предков, вновь становитесь на четыре конечности и, перебирая оными по очереди, зависаете вместе с качающейся конструкцией над четырехметровой трещиной, то оказываетесь с ней один на один. Светлый мир остается за спиной. Перед вами неприятный зелено-голубоватый полумрак, оканчивающийся полным мраком с зовущими шорохами… Нет, серьезно! Если вы обременены житейскими заботами и трагедиями, если диагональ экрана вашего телевизора не может соперничать с соседской, вы не сумели достать моющихся обоев, а один из окончивших школу вместе с вами уже замминистра, возьмите разборную лестницу, совместите (только поаккуратнее!) ее края с краями трещины и не торопясь проделайте на четырех конечностях весь путь, внимательно вглядываясь в «лицо собеседника». По окончании маршрута вы полностью освободитесь от всех вышеупомянутых невзгод… Всерьез и надолго…

…Двенадцатая ночевка на льду. Все меньше лыж, подкладываемых под палатку, защищает нас от миллионолетних резервуаров холода. Иду в небольшую разведку вперед к морене посмотреть, не встретим ли с утра снова речек. Полоса тумана дрожит слева, грозя накатиться на ледник. На всякий случай беру по компасу обратный азимут. Одинокая палатка кажется особенно маленькой на фоне скал и снегов массива, с которого мы сегодня спустились. Медленно двигаются вокруг нее четыре точки, отвоевывая у природы кусочек жизненного пространства на ближайшие десять часов. Устали ребята. Обросли. Похудели. Последние дни особенно много воды на ледниках. К вечеру у всех совершенно мокрые ноги. Попытки сушить носки и обувь на себе безуспешны.

Весь следующий день наш неверный маяк — скалы Рогачева — ворота на плато Ломоносова. Медленно набираем высоту, столь легкомысленно сброшенную вчера. Ледник Петрова зажат двумя массивами с красивыми разноцветными выходами пород. Волны тумана то открывают их поочередно, то снова накатываются на нас. Сегодня особенно тяжело — тринадцатый день перехода. Закрытые трещины. Ведущий то и дело проваливается по бедра. Впереди в редкие минуты прояснения опять проглядывается что-то вроде системы пересекающихся трещин. Только этого не хватало. К счастью, опасения оказываются напрасными. После двух часовых зигзагов по снежным мостикам и перемычкам выходим на сравнительно ровный участок. При полном отсутствии видимости становимся на ночлег у порога плато Ломоносова. Мы должны пересечь его в южной части, где ширина снежной пустыни двадцать — двадцать пять километров. За ней наш последний противник — ледник Норденшельда. Сегодня в обед две банки сгущенки и по целой пригоршне мелких черных сухариков из последнего мешочка, Плотно прижавшись друг к другу, засыпаем под вьюжный вой ветра и шорох оседающих пластов снега в огромной трещине, на краю которой оказался наш лагерь.

…Верхняя граница тумана, осевшего на снежную равнину, где-то совсем рядом. Выше должно быть голубое небо с ослепительно ярким солнцем. Его лучи пронизывают слой взвешенной в воздухе изморози и, отражаясь от снега, буквально насыщают светом пространство. В сверкающем молоке теряется граница между снегом и туманом, между верхом и низом. Это еще не знаменитый шпицбергенский «пинг-понговый шар», когда человек не видит пальцев вытянутой руки, но все же мало с чем сравнимое зрительное ощущение. Приятно чувствовать себя свидетелем особой забавы природы, пока привычно тянешь или толкаешь нарты. Но вот пришло твое время вести по азимуту группу. Стрелка компаса указывает в белое ничто. Через две минуты начинает кружиться голова, заплетаются ноги. Странное чувство охватывает организм. Пропадает ощущение опоры. Любопытно и тревожно смотреть сейчас на ведущего со стороны. То и дело человек начинает странно покачиваться, движения его делаются неуверенными. Все чаще смотрит он на секундную стрелку, стремясь скорее вернуться к тяжелой лямке, где, исполняя свой долг, вполне достаточно смотреть на полозья нарт или на конец свисающей с груди веревки.

Проплывают мимо километры плато Ломоносова. Не-увиденные панорамы нунатаков^[15] навсегда уходят за горизонт. В слепящем тумане начинается медленное, но уверенное снижение плато. Спуск к Ис-фьорду. Легко и изящно бегут израненные нарты. Можно, наконец, сесть на них и сделать несколько эффективных кинокадров, пока тебя везут товарищи; Наст тверд. Наверное, ты очень красиво, плато Ломоносова! Извини, но у нас нет времени. И потом мы немножко устали и замерзли. Мы получили свою порцию снега, льда и ледяной воды. Двести километров осталось за спиной. Сейчас выходим на финишную прямую длиной километров в двадцать. Наверное, не очень она прямая.