Скоро на месте ямки возник невысокий холмик.

Мы растерянно переглянулись: вот так зрелище!

А медведица, справив своеобразные похороны, с тем же воплем и глухими рыданиями, тяжело мотая головой из стороны в сторону, косолапя и шатаясь обмякшим телом, как пьяная, медленно поплелась в лес…

— Сорок лет по тайге хожу, а подобное вижу впервые! Как, по-твоему, не сон ли все это, — обратился ко мне Захар Семеныч.

Но мне, видавшему медведя только в зоопарке, за надежной железной изгородью, давно было не по себе. Моя рубашка пропиталась холодным, липким потом, а пересохший от страха язык не мог повернуться во рту.

Осиновая падь

Из-за спящего тяжелым сном древнего леса несмело встает морозное зимнее утро. Медленно удаляясь на запад, ночь бережно снимает с озябших небес, с продрогших полей и лугов темное покрывало и нехотя уступает место нежным утренним краскам. В звенящей тишине декабрьской ночи мороз богато нарядил деревья в пышный кружевной наряд. На закоченевшие ветви деревьев легла пушистая невесомая изморозь. Утренняя заря слабо вспыхнула коротким багряным пламенем, и огромное зимнее солнце огненным шаром выплыло из-за заснеженной холмистой дали. И засветились, заиграли золотыми лучиками снежные звездочки на огрубевших от холода, гребнистых лапах елей и пихт, на коричневой сетке ветвей вековых дубов, рябеньких березок, раскидистых лип.

В сумрачной верхушке столетней ели, радостно возвестив лесным обитателям о приходе нового дня, перелетел с ветки на ветку юркий клест-еловик. И от легкого колебания морозного воздуха с седых заснеженных ветвей древнего исполина плавно полетели вниз серебряные нити снежинок.

Ровный розовый свет брызнул о востока на сахарные поля, окрасил сизое морозное марево в мягкий лилово-дымчатый цвет. На искрящийся снег густо легли фиолетовые тени деревьев.

Тишина. Бодрый, свежий скрип молодого снега под нашими ногами далеко разносится в холодном утреннем воздухе.

Мы с Астапычем ведем учет красавца северных лесов — лося. Сегодня пробираемся глухими, полузаросшими просеками, заброшенными лесными дорогами в дальний край его егерского участка, раскинувшийся по левому лесистому притоку Волги — омутистой речке Большой Кокшаге. Эти угодья остались пока еще не обследованными.

— Развелось их порядочно. В Осиновой пади к речке Письмянке, что в Кокшагу впадает, на водопой они не тропы, а целые дороги проторили, — спокойным хозяйским тоном сообщает Астапыч.

Я сомневаюсь, возражаю. Егеря это сердит.

— Да вы знаете, прошлой зимой я их, горбоносых бородачей, целыми стадами по три — пять голов частенько там видел! — доказывает он.

Астапыч большой любитель природы, всякой лесной живности. Лучшего егеря нет во всей округе. Он способен любоваться восходами и закатами, радоваться, как дитя, небесной синеве лесных озер, тихому шелесту прибрежного камыша, нежной песне овсянки. Душа у него чуткая, характер горячий, но отходчивый. Егерь умен, правдив, но при всем этом — охотник. А охотники, как известно, способны и преувеличить малость. Поэтому его сообщению о стадах лосей я не совсем верю.

— Ну-ну, Астапыч! Так уж и стада! — снова мягко возражаю я.

Егерь недовольно умолкает.

Облитые красноватым солнцем, скрипя снежком, мы заходим под своды угрюмого зимнего леса. Густой синий полумрак столетней рамени поглотил нас. И скрип шагов, и наши голоса стали звучать здесь глуше.

Незаметно по узкой таежной просеке мы углубились в вечнозеленые дебри хвойников. Крутой заснеженный бережок таежной речки. Ее неширокая пойма светлой извилистой полоской рассекает темные ельники.

Мы вздрагиваем от неожиданности: почти из-под ног, тяжело захлопав крыльями, поднялась, взметая сухую снежную пыль, стая сизых тетерок.

Спустившись в низину, мы увидели на высокой, мягко освещенной скупым солнцем березе черные силуэты неподвижно застывших косачей.

— Ишь ты, благодать какая! Погреться решили! — замечаю я.

— Непуганые, они здесь ружейного выстрела не слыхали, — откликается Астапыч.

— Что, разве охотников мало?

— Да нет! Токовища у них — моховые болота. Верст пятнадцать от ближайших деревень. Добраться туда в период токования, в распутицу не просто. Непуганые! — как бы подводит итог сказанному Астапыч.

Пойма речушки густо исхожена беляками. То тут, то там видны обглоданные осинки, побеги ивы. Я посматриваю на косачей. У меня страстное желание выстрелить по ним. Но Астапыч отговаривает: до Осиновой пади еще далеко, надо спешить. Я огорченно машу рукой и еле успеваю за ускорившим шаг егерем.

Полдень. Низкое солнце нежно позолотило тупые верхушки редких сосен, острые вершины почти черных пихт. С южной стороны кроны деревьев заметно обтаяли, приобрели естественный вид и цвет. А с севера они в седом иглистом инее, хранят нерукотворный ночной наряд. И это различие делает деревья сказочно красивыми.

Чувствуется, что солнце воюет с чародейкой-зимой. Но чем ближе к вечеру, тем яснее, что Мороз Красный нос еще долго не уступит своих позиций.

— Лоси! — еле сдерживая волнение, громким шепотом сообщил Астапыч. — Видите понижение, осинки? Это и есть Осиновая падь. Лучшего места для лося и не сыщешь! Тут и корма обильные, и водопой прекрасный. Летом в прохладных лесных бочажках и от надоедливого гнуса спастись можно. А главное — место глухое, человек здесь редко бывает.

И, помолчав, восхищенно добавил:

— Хороши места! Лось — зверь умный. Знает, где ему жить вольготно.

Осторожно пошли мы вдоль распадка, стараясь не спугнуть сторожких зверей. Всюду — и справа и слева — лоси так густо наследили, что мое прежнее сомнение в словах Астапыча тут же исчезло, Действительно, целые лосиные дороги пролегли в лесной пади. — Встретилось нам два лежбища-ночлега. На снегу в одном месте виднелись две, в другом три вмятины. На уплотненной поверхности подтаявшего снега можно было различить характерную легкую желтизну. Верхушки молодого осинника скушены. А в одном месте чистые Матовые стволики некрупных деревьев ярко белели, будто их только что остругали продольными движениями узкой стамески.

— Сегодня здесь у них завтрак был. В звериную столовую, так сказать, мы с вами попали! — усмехнулся Астапыч. — Трое кормились, — пояснил он, мельком глянув на осинки.

— Как это вы определили?

— А видите, ширина зуба на каждом стволе разная. Да и следы разнокалиберные, — указал он на землю.

Старый егерь читал лесную книгу без запинки.

Пройдя шагов тридцать, у русла речки мы увидели до жирной черноты измешанный ногами лосей берег.

Один очень крупный след вел через речку на другую сторону распадка. Я вскинул голову — метрах в сорока сквозь дымчатую кисею мелких веток был виден серовато-бурый лесной великан. Он стоял ко мне боком, царственно, гордо, чувствуя свою полную безопасность. Большую губастую голову лося венчали массивные лопатообразные рога. В эту минуту зверь казался высеченным из серого уральского гранита. Он мирно пасся, поедая верхушки можжевеловых веток и нежных ивовых побегов.

Астапыч, довольный, молчал, хитровато наблюдая за мной. Я чуть повернул голову и заметил в чаще низкорослого ольшаника крупную лосиху с молодым лосенком-первогодком. Они старательно сдирали крепкими зубами кору с кустистого ивняка.

Видимо, заметив нас, испуганно закричала сорока. Лоси насторожились. Взметнули вверх тяжелые головы. Озабоченно задвигали лохматыми ушами. А тут еще я неосторожно зацепил куст ивы. Он качнулся, тонко зазвенел обледеневшими ветками, брызнул колючим инеем.

И вдруг слева от нас что-то громко зашумело, затрещало, сдвинулось. Словно горный обвал в неистовом напоре неожиданно хлынул в долину. Жиденькие осинки упруго закачались, гибко взмахнули сонными верхушками, шумно зашуршали. И тут же в седом снежном вихре большое лосиное стадо живой лавиной испуганно шарахнулось в сторону и неудержимо понеслось по распадку.