— Так это же когда было! При царе Горохе?!

— Не в том дело — когда, а почему так случилось! Оказывается, люди вырубили леса, потом стали распахивать землю — и стала исчезать вода. А потом, вместе с водой, исчезла и последняя растительность. Появилась пустыня. Археологи не просто нашли древние поселения. Они подсказали геологам, где искать под землей воду, как вернуть реки в их древние русла. И теперь наступление на пустыню идет по плану, который составляли не только мелиораторы и геологи, но и археологи…

— Ну, в пустыне может быть, — неохотно соглашается Виктор Михайлович. — А здесь же не пустыня? Здесь все на виду!

Таня не нашлась, что сказать, и посмотрела на меня.

— Понимаете, Виктор Михайлович, вопрос этот действительно очень сложный, — вступил я в разговор. — Большинство людей считает как вы: если наука, то давайте сразу же результаты! Но наука в своем чистом виде тем и отличается от строительства, от сельского хозяйства, от промышленности, что занимается не частными проблемами, а общими законами. Каждое открытие — это проникновение человека в общие законы природы и общества…

— Да вы меня не агитируйте за науку, Андрей Леонидович! — обиделся Виктор Михайлович. — Что такое наука, я хорошо понимаю, всего навидался и наслушался! Мне суть важна…

— Я вот о сути и говорю. Практическое применение любого открытия всегда будет — рано или поздно. Кстати, о сельском хозяйстве, это будет и вам интересно, Таня! Во время первой мировой войны в Дании в одном из самых молочных округов начался падеж скота. Сначала предполагали, что пастбища отравлены. Но потом выяснилось, что в травах не хватает какого-то микроэлемента. Почему? Что случилось с почвой? Ответ на это смогли дать археологи.

Оказывается, в железном веке, две с половиной тысячи лет назад, на этих лугах были поля. Археологи нашли четкие следы древней пахоты. И эти поля как бы «выкачали» необходимые микроэлементы из почвы. Как видите, польза археологии налицо… Подобные вещи случаются и у нас. Я думаю, если бы почвоведы работали в более тесном контакте с археологами, нам удалось бы во многих местах поднять плодородие истощенных земель быстрее, чем это делается сейчас…

— Да, — покачал глубокомысленно головой Виктор Михайлович. — Что для Никиты Александровича ваша наука нужна, это я вижу. А так, все-таки черепочки…

— Кстати, какое твое впечатление от стоянки? — спросил я Хотинского. — Приблизительная датировка?

— Ну, знаешь, дату я хотел бы от тебя получить! — усмехнулся он. — Во всяком случае пока можно сказать только одно: поселение лежит в торфе над сапропелями и ниже второго сверху пограничного горизонта. Его здесь нет, а в разрезе на валовой канаве он хорошо прослеживается по остаткам пней…

— У нас здесь много пней! — не удержался Шурик. — Мы ими печку топим…

— Так вот, если учесть, что над стоянкой пограничный горизонт был снят или относился к самому слою стоянки, что маловероятно, тогда, по составу нижнего торфа, стоянка должна была существовать где-то в конце пятого — начале четвертого тысячелетия…

— А Льяловская — конец третьего тысячелетия до нашей эры, — заметила Таня. — Как же так получается?

— Причем здесь Льяловская? — переспросил Никита.

— Льяловская стоянка, возле села Льялово, под Москвой, на Клязьме. Она считается самой древней неолитической стоянкой в этом районе.

— Считалась, Таня! — поправил я ее. — Вы сами назвали дату, которую получил при передатировке Брюсов. Его заметка прошла как-то стороной. О древности Льяловской стоянки писал в двадцатых годах Жуков, относя ее чуть ли не к седьмому тысячелетию и утверждая, что все последующие неолитические культуры нашей полосы произошли от Льяловской. Если Никита Александрович прав в своих предположениях, то открытие Берендеева — это еще и сенсация…

— Почему?

— Видите ли, таких древних стоянок в Волго-Окском междуречье мы не знаем. А льяловская керамика… Как бы это сказать точнее? Она слишком совершенная! Всякое новшество, в том числе и глиняная посуда, появляется не в готовом виде, а в процессе развития от менее совершенного к более совершенному. Поэтому и искали предшественников льяловской керамики. Не нашли! И естественно, пришли к выводу, что идея обожженной глиняной посуды была заимствована льяловскими племенами в готовом виде откуда-то со стороны, от других, более развитых племен…

Я рассказал о своих наблюдениях над берендеевской керамикой и показал на черепках следы выбивки.

— Если дата хотя бы приблизительно верна, может статься, что в наших руках то самое недостающее звено. А качество берендеевской керамики значительно выше, чем льяловской, да и всех последующих культур!..

— Вы думаете, Андрей, что это особая берендеевская культура? А откуда могли появиться здесь эти берендеи?

Таня с интересом разглядывала находки.

— Я не думаю, я только предполагаю. Вот давайте-ка разберем сейчас все найденное и попробуем выяснить, что это были за люди и почему в отличие от всех прочих поселились на болоте, а не на коренном берегу…

Разбирая и раскладывая находки, я продолжал размышлять.

Вот кости. Гладкие, черные, легкие. В песке или в обычной почве от них ничего бы не осталось. Торф сохраняет все. Большие трубчатые кости ног, позвонки, бабки, большие челюсти со сверкающей эмалью зубов — это, безусловно, лось. Лоси для людей эпохи неолита были тем же самым, что для палеолитических охотников мамонты. Из жил лося делали нитки и тетиву для лука. Шкуры шли на одежду, одеяла, покрывала для легких летних чумов, на обувь. Из костей лося выделывались самые различные орудия: узкие долотца, проколки, наконечники стрел, рыболовные крючки, кинжалы, подвески и украшения, лощила для шкур, кочедыки для плетения. Всего этого и целого и в обломках мы собрали здесь столько, что становится даже немного обидно за Плещеевские стоянки. Ведь там было когда-то много разных предметов, только не сохранилось…

Эти челюсти с клыками — медвежьи. А эти, маленькие — бобровые. Из резцов бобра мастерили тоже подвески и долотца. А это птичьи кости. На некоторых видны кольцевые надпилы — готовили бусинки для ожерелий…

Вся эта масса костей, кроме орудий и поделок, отправится к зоологам для определения.

Керамика однотипная. Косые узкие ямки расположены плотно друг к другу. В более поздние времена они редеют. Льяловская керамика украшена зональным орнаментом: на тулове сосуда перемежаются зоны ямок и отпечатков зубчатого штампа. Здесь зубчатого штампа нет и ямки совсем другие. Где же я видел такой же орнамент? На Оке? В Прибалтике? Может быть, на Урале? Нет… Днепро-донецкая культура! Не совсем так, но очень похоже. И время подходящее! Неужели эти «берендеи» пришли оттуда?

Важность этой догадки понимает только Таня, но она относится к ней скептически. Днепро-донецкая культура… так далеко? Там — европейцы, здесь — угро-финны… Большинство археологов считают по традиции, что неолитические племена Волго-Окского междуречья были угро-финнами, древними предками летописной мери, мордвы, чуди, веси и мещеры. Я согласен, что какими-то отдаленными предками мери и веси они могли быть, но меря и весь совсем не финно-угорские племена! Иначе так просто не происходила бы в этих краях их колонизация славянами, которые уже, безусловно, индоевропейцы… Нет, нет! Родина угро-финнов за Уральским хребтом, и здесь они появились уже только в железном веке, да и то осели лишь по Оке…

Иначе никак не объяснить сложный процесс развития и смешения различных археологических культур на этой территории. Материальная культура — это одно, народ — совсем другое. В эпоху Римской империи в Западной Европе жило множество самых различных племен, говоривших на разных языках, а археологически все они принадлежали к одной культуре — латенской^[5].

Здесь было наоборот…

— А ты, Шурик, плохо собирал, — замечает Олег, вынимая из общей кучи кремень и каменные орудия. — Мало кремня собрал! Я же тебе говорил, что все нужно — даже маленькие отщепы…