— Предложи ликвидировать, — отозвался Краев.

— Зачем? — пожал плечами Солодов. — Они меня вполне устраивают. А тебя, Верочка?

— Я хоть сейчас готова отказаться…

— Камчатку давно пора выводить из северов, — снова поворачивая поочередно голову, корпус, ноги в сторону Веры, серьезно сказал Краев, — Это просто неблагоустроенный район. Люди здесь заняты интересной работой, хорошо одеты, сыты…

— «Сыты»? Это не о нас ли? — подмигнул Вере Солодов.

Но Краев не обратил внимания на это, продолжал:

— Правда, не хватает жилья, бытовых удобств. Отсюда и сезонщина. В прошлом году в нашем геологическом управлении прибавилось двести человек, а ушло сто. Вот и подсчитайте, сколько потеряно средств на выплату подъемных, на транспорт, процентные надбавки! Разор в государственном масштабе! На эти деньги для каждого жителя Камчатки можно построить по коттеджу со всеми удобствами.

— Вы наивный романтик, дорогой Константин Николаевич, — рассмеялся Солодов. — Север был и останется севером, с его климатом, штормами, невзгодами. «Коттедж!» Зачем мне коттедж на Камчатке? Возвращусь отсюда, денег у меня наберется достаточно, вот тогда и заведу себе коттедж. Только в Подмосковье. Куплю ковры, шкуру белого медведя, развешу оленьи рога…

— Прямо как у Вальтера Скотта, — сухим смешком отозвалась Вера. — Читаешь, читаешь, все разговор идет про мебель, потом, смотришь, и люди появляются…

— Твоя ирония, Верочка, меня не трогает, — ухмыльнулся Солодов. — Я — человек двадцатого, рационального века и не вижу причин, почему должен восторгаться неудобствами. Я тоже за романтику первооткрытий, но только чтобы с полным желудком, сухой одеждой, удобным жильем…

— Романтик с обозом, — фыркнула Вера. — А я за то, чтобы самой построить первый дом в бухте Сомнения! Да!

— Ох, наивная, восторженная провинция! — нарочито вздохнул Солодов.

— «Провинция», — передразнила Вера. — Где-где, а она скорее там, у вас, на Тверском. Сидят за дверными цепочками и кудахчут: «Ах, сибирские морозы! Ах, квартира в Москве!» А какая разница, где квартира? Главное, чтобы рядом были друзья, чтобы было кого в праздник позвать, поговорить, наконец, повеселиться от всего сердца.

— Вера права, — вмешался Краев. — Провинция — понятие отнюдь не географическое.

— А разве плохо иметь московскую прописку и броню на жилплощадь на Тверском? — Солодов даже привстал, до пояса высунувшись из кукуля.

— Насчет прописки, Коленька, — поморщилась Вера, пробуя из ведра морскую капусту. — Буду я жить, где захочу, ни у кого не спрошусь. Задумаю жить в Москве — и поеду. А пока мне здесь больше нравится, хотя климат и тяжеловат.

— А что климат? — вмешался Краев. — Поглядите-ка на карту полуострова. Мыс Лопатка почти на одной широте с Киевом, а северная часть — с Ленинградом. И лето здесь ленинградское.

— Ну да, в особенности если принять во внимание, что творится сегодня, 31 августа, — с ехидной усмешкой отпарировал Солодов. — Пардон, Константин Николаевич, август — летний или зимний месяц?..

И вдруг все замолчали, прислушиваясь к вою шторма за стенками палатки.

— Давай, Вера, свою похлебку, — уже другим, умиротворенным тоном сказал Солодов. — Хоть желудки согреем.

— Сейчас. Доставай ложки. Кстати, там где-то есть огарок. Зажги, а то темно.

— Зачем огарок. Я сегодня вот какую свечу нашел на берегу, — Солодов достал из-под раскладушки длинную стеариновую свечу, протянул ее Краеву. Геолог внимательно осмотрел ее и даже отколупнул кусочек.

— Откуда бы ей здесь взяться? У нас свечи белые, а эта с каким-то коричневым оттенком.

Вера поставила на ящик ведро с дымящимся варевом. Мужчины дружно взялись за еду. Девушка хлебнула раза два и отложила ложку, задумалась. Когда все было съедено, Краев сказал:

— Сейчас уже поздно, а завтра сходим туда, где ты подобрал свою находку.

— Да, надо разобраться, откуда она взялась, — решительно сказала Вера с какими-то певучими, смягченными нотками и голосе.

Вера Дигай родилась в молдавской семье, в нынешней Черновицкой области. Тогда это местечко находилось в границах Румынии. Жили в нем и молдаване, и румыны, и украинцы, и русские. Вера успела поучиться в школе на румынском и украинском языке, в годы оккупации — на немецком. На русском же языке — уже в Кишиневском университете. И Краев и Солодов знали: если начальница их отряда начинает говорить с молдавским акцентом, значит, она сильно волнуется, хотя по внешнему виду этого не угадаешь.

Глава 3

Через два часа судно вышло в Олюторский залив.

В здешних краях скупы с названиями. Слово «олюторский» повторяется на карте до десяти раз — и залив, и полуостров, и мыс, и район, и рыбокомбинат — владелец сейнера. И что оно означает? Говорят, в старину так называлась народность коряков — коренных обитателей здешних мест. Теперь и среди жителей тундры появились моряки. Один из них, Амелькот, — матрос «Боевого».

Позади сейнера бурлила взрытая и вспененная винтом борозда. Судно шло вдоль береговой дуги Олюторского залива, посредине которой и находилась бухта Сомнения. Посещается она редко. Берега ее пустынны, для укрытия она не годится: открыта ветрам. Разве когда случайно попадет в невод косатка, и тогда приходится судну заходить в бухту чинить снасти…

День угасал. Небесная лазурь у горизонта переходила в синеву, затем зеленела, желтела и, сгущаясь, становилась темно-коричневой, резко оттеняя чернь зазубренных гор — отрогов Пылгинского хребта. Море повторяло краски неба. Кричали, кружились за кормой чайки. На рифах задирали головы сивучи, своими округлыми телами как бы размывая резкие очертания скал.

Нечепорюк и Серенко устроились на палубе, прислонившись спинами к капу — надстройке машинного отделения. Серенко, плотно завернувшись в выцветший плащ, просматривал захваченную в Пахачах «Камчатскую правду». Нечепорюк в задумчивости глядел на море.

— Владислав Матвеевич! Читали статью нашего Краева? Вот смотрите: «Полуостров сокровищ».

— Он нам ее в рукописи раз сто уже читал, — без особого интереса отозвался Нечепорюк.

— Нет, вы все-таки послушайте: «…поэты уподобляют полуостров листку ивы, брошенному в синь океанских волн. С гигантским лососем, уткнувшимся в Курильскую гряду, сравнивают его популяризаторы рыбной промышленности, — читал с выражением Серенко. — Археологи говорят, что полуостров похож на кремневый наконечник; географы находят, что его пейзажи напоминают Бразилию… Но перед нами, геологами, Камчатка встает как неповторимая, похожая только на самое себя, прекрасная и все еще загадочная земля…»

— Декламация, — сухо заметил Нечепорюк. — Загадочная земля! Для меня загадка, чем нам зимой отапливаться? Угля не завезли. Лучше бы Краев о транспортных безобразиях написал.

— Зря вы так, Владислав Матвеевич, — возразил Серенко. — Романтика присуща профессии геолога.

— Милый юноша! На романтику средств не отпускают. Дорого!

Но техник не воспринял иронии.

— А ведь может случиться, что в бухте Сомнения и вырастет новый Комсомольск. Комсомольск-на-Камчатке! Звучит!

— Слишком громко, — буркнул Нечепорюк. — Ты это упомяни в письме к маме, в Нальчик. Там, на кавказском курорте, прозвучит…

«Странный человек мой тезка, Владислав Матвеевич, странный», — подумал Серенко и чуть отодвинулся в сторону.

Серенко вспомнил свой приезд в партию. Когда он, выпускник Старо-Оскольского геологоразведочного техникума, высадился на берегу бухты, ему так захотелось сказать или услышать какие-то особенные, романтические слова!

— Опять из детсада привезли! — с досадой бросил начальник партии Нечепорюк при виде молодого специалиста и, не заметив протянутой руки, ушел в палатку.

Владислав обиделся. В тот же день он отправился на участок, в отряд. На полпути его нагнал Нечепорюк.