Холод больше не казался мне неприятным. Лоб у меня по-прежнему пульсировал. Тупая боль постепенно утихала. В памяти всплывало многое из того, что я услышал от Лауры Хеланто. Как будто кто-то невидимый с регулярными промежутками кидал камень за камнем в неподвижный пруд ночи. Ее удивило, как скоро я прибыл в парк после смерти брата. Я не понимал, что тут такого. Она сказала, что мне нужно время, чтобы пережить утрату. Неужели я не намерен дать себе возможность предаться скорби? В этот момент разговора мы как раз подошли к сломанному Банановому зеркалу, но тут случилось нечто непредвиденное, и ответить ей я не успел. Но сейчас, как и в любой другой день, я разговаривал с людьми, которых здесь не было.

Я мысленно ответил ей, что не вижу, как эта ситуация изменится к лучшему, если я буду сидеть на диване, размышляя о будущем и природе смерти, тем более, что мои размышления никоим образом не могли повлиять на состояние дел в Парке.

С похоронами все было улажено. Адвокат сказал, что он все организовал в соответствии с инструкциями, полученными от Юхани. Я выберу гроб, который в надлежащее время отправится в печь крематория. После этого мне сообщат, когда можно будет захоронить урну с прахом. Никакой церемонии прощания не предусмотрено. Никаких приглашенных. Никому не захочется жевать сухие фрикадельки с теплым картофельным салатом и лежалые булочки с корицей, доставленные кейтеринговой компанией. Никому не захочется слушать священника, восхваляющего покойного, которого он в жизни не видел и о существовании которого только что узнал. Я предположил, что мне сообщат, где закопать урну, а также скажут, где взять веревку – чтобы опустить урну в могилу, а затем последовать за Юхани в объятия земли. Но больше меня волновал другой вопрос: какое время считается достаточным, чтобы пережить такую утрату?

Юхани был моим братом.

В детстве мы не ведали никакой стабильности.

Наши родители по очереди теряли контроль над различными аспектами обычной жизни. Выражение «из огня да в полымя» является для их описания идеальным. Когда они обуздывали, хотя бы временно, свою богемную привычку к алкоголю, не проходило и недели, чтобы они не начали накупать ненужные вещи, которые не могли себе позволить. Когда ситуация достигала почти катастрофического уровня, они ухитрялись притушить свою страсть к барахлу, переезжали и начинали все с нуля в вонючей коммуне, возглавляемой бородатым мужчиной в слишком коротком для него шерстяном свитере, который – это было очевидно даже ребенку – спал со всеми женщинами в доме. Когда наш импульсивный отец узнал правду, мы снова переехали, и в виде мести Мистеру Утопия направились прямиком в мир капитализма. Родители занялись торговлей пластиковой посудой, пока наша слишком дорогая съемная квартира не оказалась доверху заполнена одноразовыми тарелками и контейнерами всех форм и размеров; чтобы за них расплатиться, они решили открыть кукольный театр. Даже в тринадцать лет я понимал, к чему это приведет. К очередной катастрофе.

И так далее.

Ничто никогда не имело никакого смысла.

В юности я поклялся, что моя жизнь будет основана на признании фактов, на разуме, планировании, контроле, оценке потенциальных преимуществ и рисков. Даже в детстве ключ к этому я видел в математике. Люди нас предавали – цифры нет. Я рос в окружении хаоса, но числа символизировали порядок. Покончив с уроками, я ради удовольствия занимался разнообразными вычислениями. По математике я опережал одноклассников на два года.

Наши родители умерли, когда нам с Юхани было чуть за двадцать. В их смерти не было ничего драматического. В каком-то смысле родители умерли от старости, хотя им не было еще и шестидесяти. Полагаю, их преждевременно состарила бесшабашная жизнь и попросту вымотали бесконечные авантюрные предприятия. Их последней сумасшедшей затеей был фестиваль болгарского йогурта, который они снова организовали совершенно по-идиотски: импортировали огромное количество йогурта и хранили его дома до начала фестиваля.

Но какое отношение это все могло иметь к Юхани и оплакиванию его смерти?

Опираясь на металлические перила своего балкона, я думал, что в каком-то смысле давным-давно оплакал его, как и своих родителей. Юхани и наши родители были птицами одного полета. Казалось, его это нисколько не беспокоило. Как и они, он скользил из одной безвыходной ситуации к другой, неизбежно оставляя за собой дымящиеся руины. Снова и снова сбегая подальше от вызванного им разрушения и смеясь на ходу. Наверное, поэтому я так на него злился. И, разумеется, на то, что он завещал мне Парк приключений с загадочными долгами на сотни тысяч евро.

Вцепившись руками в холодный металл перил и наполняя легкие прохладным ночным воздухом, я наконец понял, что это – история моей семьи.

«Заходи, тут весело!» – то был Юхани. Это были наши мать и отец.

«Заходи, тут весело!» – то была наша семья.

Именно поэтому все оказалось так трудно.

Я не забыл разговоров с родственниками. Я пытался показать каждому из них несостоятельность избранного ими жизненного пути, подчеркнув риски пофигизма, которым было отмечено все, что они делали. В каждом случае я оперировал фактами. Какую цену в реальности придется заплатить – вопреки их надеждам и ожиданиям. Как одно решение влияет на следующее. Каким может быть наиболее вероятное развитие событий и к какому финалу оно приведет. Все эти разговоры всегда заканчивались одинаково: спор, оскорбления, обида, обиженное молчание, напряжение – и новый спор.

Пока все они не умерли.

С цементного пола тянуло холодом. У меня заболели ноги. Звезды напоминали булавочные головки, освещенные яркой светодиодной лампой.

Мысль накатила волной, зародившейся давным-давно; она была как набирающий скорость поезд, и я знал, что он приближается. Я знал, о чем эта мысль, задолго до того, как смог облечь ее в слова. Я знал, к какому решению в итоге приду. Хотя на долю секунды мне захотелось всего этого избежать: мыслей, заключений, последствий. Ответственности, которую мне придется взять на себя.

Лаура Хеланто в одиночестве обедала во дворе за Парком приключений, на служебной территории, где специально для сотрудников расставили садовую мебель. Я спустился по лязгающим металлическим ступеням разрузочной эстакады и направился к ней. С учетом времени года день стоял безветренный и теплый. Синело безоблачное небо. Мир казался ярким, открытым и неподвижным.

Я сделал глубокий вдох.

Предыдущий вечер и ранние часы этого утра я потратил на изучение бумаг Юхани. Мое отчаяние стало только глубже. Хотя я думал, что, возможно, отыскал посреди этого финансового хаоса крохотный проблеск надежды.

Лаура в правой руке держала вилку, а в левой – телефон. Она посмотрела вверх, только когда я был в трех шагах от стола. В ее очках отражался солнечный свет, но я уловил в ее глазах удивление прежде, чем она улыбнулась.

– Ой, привет, – сказала она.

– Я понял, что учет мелкой наличности живет своей собственной жизнью, – сказал я и присел за стол напротив нее. – Кто за это отвечает?

Лаура промолчала, насаживая на вилку кубики огурца из пластикового контейнера. Ее улыбка исчезла.

– Юхани назначил ответственной меня, – сказала она.

– Почему?

– А что? Что-то не так? Я всегда сдавала ему отчет о продажах за предыдущий день. Каждое утро. Как мы и договаривались. А каждый понедельник – отчет за неделю. А в конце месяца – месячный отчет. Распечатывала на бумаге. Это все у него на столе. Он сам так попросил.

– Да, – сказал я. – Звучит хорошо. Отчеты по мелкой наличности. Я обнаружил на столе самый свежий плюс несколько десятков предыдущих. Но почему?.. Юхани не сказал? Или раньше это делалось по-другому?

Огуречный кубик застыл в воздухе. Вилка остановилась на полпути между ее ртом и контейнером.

– Если я правильно понимаю, документы отправляли бухгалтеру одним файлом, прямо с компьютера, – заговорила она. – Но Юхани сказал, что уволил бухгалтера и ищет нового. И попросил, пока его не наняли, присматривать за кассой и отчеты сдавать ему.