Игры Дурсля порядком уже мне надоели. Ведь оба раза страдал я! Первый — когда мы с Гарри выгуливали собак. Второй — на автограф-сессии, когда меня чуть не убили. Скандал дома вышел знатный. Но все мои претензии Дурсль оборвал одной фразой, что выйти из этого «бизнеса» можно только через гроб.
Узнал от полковника, что из шести готовящихся на меня покушений они «прохлопали ушами» только это. Задеть хотели не меня, а Гарри. Они знают, что он не сын Дурсля. Я на голову выше, и мне попали в шею, а Поттеру угодили бы в лоб…
Но вопросов у меня было больше, чем ответов. Магглы здесь не идиоты и, думаю, прекрасно осведомлены о том, кто такой Гарольд Дурсль на самом деле. И тот, кто всё это затеял, не понимал, что произойдет, если «грохнуть» мальчика-который-не-сдох? Ардвидссон хочет вывести Поттера из маггловского мира. Где гарантия, что это не его рук дело? Ну, ладно, поверим, что это сделали конкуренты Вернона. Почему стреляли в меня, а не в беременную жену? Что за странный способ припугнуть? Зачем это сделано с такой «помпой»? На все мои вопросы полковник дал исчерпывающий ответ: «Это тебя не касается». Нет, я понимаю, что даже с опытом прошлой жизни против Фабстера и Дурсля я щенок лопоухий, но всё равно обидно.
Пока я предавался воспоминаниям, обе машины въехали в какой-то неприметный закоулок. Мы пересели на другой автотранспорт (сюда приехали на «Форде», а пересели на «БМВ») и продолжили передвижение. Путь наш лежал в элитную высотку с видом на Эйфелеву башню.
Огромная квартира, которую снял Фабстер, состояла из семи комнат. Две комнаты отдали мне, одну Монике, три — охране, одна общая и кухня. Всё бы ничего, но санузлов было всего два.
Первыми в помещение заходят охранники, а потом уже я.
— Что в холодильнике?
— Ты же из кафе, — раздался голос Моники из комнаты.
— Журналюги! Поесть не дали.
— Там пицца была, если Сэм её не доел, — сказала агент, выходя из комнаты. — Звонил Нэш, сказал, что через три дня начнём съемку клипа на песню «Феникс», потом с Гарри снимаем «Так устроен этот мир».
— Сюда приедет, или мы в Англию летим?
— Пока решается, но, скорее всего, домой.
— Надоел город, домой хочу! И мороженое! — начал канючить я.
— Не начинай. Когда ты так говоришь, я себя твоей мамочкой чувствую, осталось сопельки подтереть, — она вздохнула. — Я тоже уже устала и тоже хочу домой.
— Мне эта клетка вконец надоела. Нельзя было дом снять?
— Все вопросы к твоему дяде-полковнику. Он этим занимался.
Моника была раздражена. Её бесило вынужденное заточение в Париже, присмотр за мной и куча охраны. За пределами квартиры меня одного даже в туалет не пускали. Раздражало жутко. Но деваться некуда. Слишком много желающих добраться до моего тела — журналисты, поклонники, другие артисты и агентства. И всем интересно — что же сейчас с юным рокером, как он петь будет?! А никак! Никак, господа, петь я не буду, вот. Мне ещё в Лондоне врач сказал, что из-за операции и гормонов, которые мне колют, у меня началась ломка голоса, прибавить ещё к этому повреждённые связки… Короче, финита ля комедия. Доктор сказал — помолчать годика так… три! Идеально — четыре, а лучше пять. И вообще, лучше не петь совсем. Голос у меня теперь грубый, как будто прокуренный. Но, бывает, срывается и получается что-то среднее между Артуром Беркутом и Валерием Леонтьевым, именно Леонтьевым, а не Кипеловым. Занятия вокалом мне теперь грозят, в лучшем случае, года через два. Поначалу я психовал страшно, но потом подумал: а что, собственно, я теряю? Сцену? Так с гитарой прыгать можно и дальше. Песни? Так я напишу много, ну подумаешь — не себе. В чем проблема-то? В деньгах? Денег у меня теперь хоть задницей жуй. Ранение привлекло очень много внимания к моей персоне, чем и пользовалось агентство. А стрелявшего признали психом и отправили в больницу — делать из него овощ.
Перед отлётом со мной поговорил Дэвид, и мы пришли к одному и тому же сценарию — выпускаем сингл, снимаем клипы, раскручиваем их и втыкаем меня гитаристом к какому-нибудь коллективу или вообще сольным.
А вот с Гарри были проблемы… Ардвидссон устроил скандал и больше не хочет, чтобы его подопечный снимался и выходил на сцену. Якобы боится за его жизнь. Честно говоря — странно. Будто бы его в магическом мире никто прибить не хотел. Но была одна закавыка — контракт. Контракт Дэвид составлял очень хитро. У него уже были дети-маги, которые исчезали в одиннадцать лет. Он не хотел терять деньги, которые приносили мы с Гарькой, и на контракт наложены какие-то чары. Расторгнуть его невозможно. Придется Поттеру до тринадцати лет и пяти месяцев прыгать со мной на сцене. А так как я маггл — мне похрен на эти чары. Оказалось, что большинство зелий, артефактов, чар и заклинаний на магглов почти не действуют или действуют очень малый промежуток времени. Тот же конфундус — секунды полторы. А маг будет дезориентирован от пяти до пятнадцати секунд, а то и больше. Зелье правды и зелье удачи на магглов не действуют вообще, а зелье «Напиток живой смерти» — как обычное снотворное. Не знаю, с чем это связанно — не интересовался. Ну и с магами наоборот — обычные лекарства, типа парацетамола, либо не действуют, либо имеют очень кратковременный эффект. Маги не болеют большинством маггловских болезней (за исключением ЗППП) — онкология им не страшна. А вот генетическим отклонениям они подвержены намного больше (что и не удивительно с их бзиками по поводу чистокровности). Но самое страшное для мага — радиация. В СССР (а теперь России) всех магов, вместо Азкабана, отправляют в Чернобыль. Радионуклиды выжигают магию. Колдовать там невозможно — чем дольше волшебник там находится, тем больше шансов у него превратиться в сквиба или маггла. Дэвид и Фабстер рассказали о том, что на самом деле произошло в Хиросиме, Вьетнаме, Ираке, Чернобыле — восстания магов против магглов. А Гитлер был ставленником Гриндевальда. Вторая мировая потрепала всех. Волшебников вырезали и уничтожали недрогнувшей рукой вместе с магглами. Экономический и военный коллапс никому не нужен. Не всё так просто, как писала тетя Ро.
Новостей от Гарри не было. Оно и понятно — Азазель через море не полетит, а обычной почтой в волшебной школе не пользуются. Петунья рыдала в трубку, Мардж обживала новый дом. Замок почти отремонтировали.
Кстати, о школе. Чтобы я не отстал от программы, мне наняли репетиторов. Даже здесь, вдали от дома, мой день был расписан по минутам. Завтрак, занятия музыкой или искусством на студии, обед, школьные предметы, съёмки.
Моллетман взялся за меня всерьёз (какой дурак будет резать курицу, несущую золотые яйца?). Уроки актёрского мастерства, риторика, игра на музыкальных инструментах и танцы стали для меня обязательными. Школьные предметы давались легко в части теории. С практикой было плохо. Опыты по химии теперь проводились в ванной. Кухню, после моей лабораторной работы, три дня в порядок приводили (ну откуда я знал, что нельзя было туда капать йод?). Короче, потолок стал фиолетовый и мебель тоже. Горничной у нас не было, и оттирать всё это пришлось мне и Монике, эти сволочи (охранники) помогать своими палками отказались. Потом, правда, когда я не видел, убрали все последствия с помощью магии.
— Алекс, сходи, купи чего-нибудь, а?
— Дадли, я охранник, а не нянька.
— Есть, вообще-то, все хотят, а не только я!
— Да ты надоел уже! — сказал Джон. — Все жрёшь и жрёшь, куда в тебя столько лезет-то?
Он продолжал ворчать себе под нос, но за едой пошёл.
По телевизору вновь крутили клип «My December». Да-да, тот самый, что я слямзил у «Linkin Park». Насколько я помню, они клип на него не снимали.
Съёмки были здесь, во Франции, в замке. Красиво получилось. Зима, снег, замок, конь, собака и я. Одного мальчика, похожего на Гарри, снимали со спины, чтобы лица не было видно. Стилизовали всё под семнадцатый век. Я брожу по замку, я на улице с собакой, скачу на лошади по заснеженному парку, и в конце меня убивает «Гарри» выстрелом из арбалета. Реально красиво получилось — красная кровь на белом снегу. Конь был чёрный-чёрный. А собака — хаски с голубыми глазами. Вот где они её откопали, во Франции-то?
