— Алло, — сказала миссис Дурсль, взяв телефонную трубку.
Из трубки послышался усталый, тяжелый голос. Миссис Дурсль внимательно вслушивалась в каждое слово, стремительно бледнея.
— Ч-что? Что вы говорите? Это… этого не может быть! — воскликнула женщина, опираясь свободной рукой о стол.
Ответ звонившего привёл миссис Дурсль в чувства. Ещё некоторое время она слушала подробности, судорожно пытаясь себя успокоить.
— Д-да, х-хорошо. Мы приедем, — спокойно сказала блондинка, положила трубку и села прямо на пол возле столика с телефоном.
— Ма-а-ам, — подал голос Дадли, — Ма-а-а-м!
— Да, мой мальчик, — ответила мать, — все хорошо.
— Тетя Петунья, что с вами? — спросил Гарри, заметивший мокрые дорожки на ее лице.
— Все хорошо, мальчики, все хорошо, — ответила Петунья, не замечая слез, которые катились по ее щекам.
— А почему ты плачешь? — спросил Дадли, отложив комикс в сторону.
— Я? Я не плачу. Это просто в глаза что-то попало.
— Тетя Петунья, что-то случилось?
— Да, мам. Это из-за звонка? Кто звонил?
— Это… это…. Папа при смерти, — прошептала хозяйка дома и разревелась в голос.
— Ма-а-ам! — белобрысый мальчишка бросился к матери. — Мама, прекрати, мама — это неправда! Мама! Мама!
— Тетя, тетя Петунья, — вмешался второй ребенок, подходя к женщине. — Все не так, все по-другому!
Мальчишки гладили рыдавшую женщину по спине и рукам, придумывая на ходу слова утешения.
Миссис Дурсль было страшно. Своего мужа она не слишком любила, но и не ненавидела. Любовь давно прошла — осталась привычка. Мужчина обеспечивал детей, принял странности племянника, спокойно относился к ее покупкам и методам воспитания сына. Остаться одной с двумя несовершеннолетними детьми на руках было немыслимо. Кто будет их обеспечивать? Где они будут жить? Что будут кушать? А главное, что делать с Гарри? Петунья давно не работала, посвятив себя племяннику и сыну. В большей степени племяннику, который доставлял хлопот в десять раз больше, чем Дадли. Часто ей было стыдно перед родным ребенком за то, что она возится с Гарри и, стараясь загладить свою вину, женщина многое разрешала сыну, закрывая глаза на его шалости, жалобы соседей и школьные оценки.
Поттер, в отличие от Дадли, требовал внимания — стоило отвлечься на пять минут, и катастрофа была неминуема. Розы распускались зимой, волосы отрастали за ночь, одежда словно «горела», посуда летала, кошки лысели, стекла разбивались. Это был неполный перечень того, что мог учинить маленький Гарри, оставшись без зоркого пригляда тети. А теперь ей звонят из госпиталя и говорят, что на ее мужа упал холодильник и он лежит при смерти! Что делать?!
Не зря Петунью Дурсль местные кумушки прозвали «Ледышкой». Уже через пять минут она смогла взять себя в руки, отправить детей собираться в Лондон, а сама стала приводить себя в порядок. Ей необходимо произвести хорошее впечатление на докторов и полицию, ведь в случае смерти Вернона она будет судиться с тем самым магазином за моральную компенсацию, а сейчас нужно умыться, накраситься, проследить, чтобы дети надели приличную одежду, и ехать в Лондон. До госпиталя, куда отправили Вернона Дурсля, семейство добралось лишь спустя два с половиной часа.
Примечание к части
Бечено
Глава 2
(Афффтар честно пытался написать от третьего лица, но получилось очень плохо, поэтому переделал от первого)
Последнее, что я помню — мужчина кавказской национальности, который выстрелил в меня в упор. После такого не выживают, но факт был налицо и на лице, в виде небольшого синяка прямо на переносице. Кстати, само лицо, а также тело были не мои. Ранее оно принадлежало тридцативосьмилетнему Вернону Дурслю, уроженцу Великобритании, главе компании "Граннингс", которая торгует дрелями. Теперь эту пухлую тушку занял я — Самохвалов Виктор Романович. Чем-то бывший владелец этой груды жира был похож на меня — светлые волосы, голубые глаза, солидная должность, тот же возраст, наличие жены-воблы, единственный сын и странный племянник. Отличало нас тоже немало — я обладал небольшим брюшком, не носил усов и был в разводе. Дурсль жил в законном браке и разводиться не собирался. Как рассказал доктор, все время, что я был не в себе, моя супруга и дети провели под дверями больничной палаты, а это говорит уже о многом.
Первые три дня после того, как я пришел в себя, вспоминаются как дурной сон. Чужая страна, чужое тело, английская речь — это кого угодно выбьет из колеи. Сутки после пробуждения были самые тяжелые — зеркало показывало другого человека, а я не верил в происходящее, срывал с себя датчики, вырывал капельницы из вены, орал матом на русском языке, отталкивал Петунью, раздавал подзатыльники мальчишкам и пытался ударить доктора. Короче говоря, кончилось все тем, что меня связали, вкололи нейролептик, после чего был спокойный сон.
Вторые сутки были не в пример лучше — сославшись на потерю памяти, я стал выспрашивать о том, кто я, где я и какой сейчас год. Радовало, что английский язык мне прекрасно знаком и могу поддержать разговор на классическом английском (спасибо начальству, работе с иностранными партнерами и интернету всемогущему). Полученная информация шокировала — на дворе август восемьдесят девятого года, это Лондон, а на бывшего владельца данного тела упал холодильник. Жена, узнав от доктора о том, что ее муж потерял память, целый день сидела у кровати, рассказывая про наше знакомство, встречи, жизнь в доме на Тисовой улице, сестру Мардж и ее бульдогов. Центральное место во всей болтовне занимал сын Дадли, больше походивший на свинку Пеппу, чем на ребенка девяти лет. О племяннике по имени Гарри она почти ничего не говорила. Только то, что мальчик ненормальный и все обсуждение дома. Ребенок, который присутствовал в палате, при звуке своего имени втягивал голову в плечи и старался не смотреть в мою сторону, в то время как Дадли наоборот, часто перебивал мать и желал быть в центре внимания. Слушать монолог жены, прерываемые воплями малолетнего поросенка, было сложно, спасибо доктору, который в семь вечера выгнал ее и детей из палаты. В этот день мое поведение было приемлемым, и лечащий врач не стал назначать успокоительные, что способствовало бессонной ночи, которую я провел в раздумьях о том, что происходит и как с этим жить.
В школе мы все читали роман Марка Твена про янки из Коннектикута (прим авт. - роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»), там герой попадает из девятнадцатого века в шестой, но он перемещается сам, а меня перекинуло в тушку другого человека. Черт! И что теперь делать? Боюсь, что если я последую совету своего бывшего главного бухгалтера (снимать штаны и бегать), то вместо аминазина (прим авт. - нейролептик, успокоительное), который кололи вчера, меня упекут в дурку.
Кстати о дурке, точнее, о дураке — в нашем дворе обитал местный алкоголик Валера, который всегда хотел выпить. Так вот, данный персонаж, живший в начале девяностых, в периоды сильного алкогольного опьянения (то есть всегда) рассказывал о том, что скоро на стене вместо ковров будут плоские телевизоры, в Сочи пройдет зимняя олимпиада, телефоны мы будем носить в кармане, а его зовут Михаил и это не его тело. Конечно, все окружающие смеялись над пьянчужкой, называли дураком и идиотом. Только теперь мне не до смеха. Похоже, Валера-Миша был такой же, как и я — попавший в чужое тело и чужое время. Еще вспомнились произведение Брэдбери, Уэллса, а также фильмы «Назад, в будущее». Из глубин памяти всплыла информация про создание парадоксов и временных петель. Если раньше я над этим смеялся, то теперь хочется плакать — любая попытка изменить историю может закончиться крахом моей жизни и исчезновением сознания. И что теперь делать? Сидеть тихо? Кричать, что я Виктор? Требовать машину времени? А как же тело, ведь меня, скорее всего, убили? Или это галлюцинация? Нет, глюки трое суток продолжаться не могут! От раздумий легче не стало, но один из вопросов был решен точно — я теперь Вернон Дурсль. Мне придется принять это тело и эту жизнь. Иначе в лучшем случае будет палата с мягкими стенами, а в худшем — спецслужбы или временной парадокс. Причем гибель всей планеты меня пугает меньше, чем «КГБ» британского правительства.
