Наверное, вступая в брак по канонам православной церкви, призывая Бога в свидетели создания семейного союза, мы берем на себя обязательство не только вести супружескую жизнь, почитая духовные традиции, но и прощаться с этим миром подобающим образом. Семейные узы святы и остаются нерушимыми как при жизни, так и после смерти. Две души, принявшие крещение и связавшие свои судьбы перед алтарем, остаются вместе навсегда. Даже в загробном мире, куда, как кажется, нам нет возможности заглянуть…

***

До железнодорожной станции Мерены оставалось двадцать минут ходу, Мирон проснулся в пустом вагоне и, зябко поежившись, поправил воротник пальто. С минуту он смотрел отстранённым взглядом в грязное запотевшее окно. И только окончательно проснувшись, тряхнул головой и протер стекло.

Унылый пейзаж поздней осени поражал своей пустотой и мрачностью даже в утренний час. На бескрайних просторах родной Молдовы наступало самое тяжелое время года, когда огонь золотой осени уже погас, а до первого снега еще остается пару недель. Скупой на краски зловещий ноябрь, непомерной силой молота давящий на сознание своей неизбежностью.

Мирон передернул полы пальто и сложил руки на груди: так было теплее в промозглом вагоне дизельного поезда. Пахло мазутом вперемешку с чем-то затхло-кислым. Именно с этим запахом у Мирона ассоциировалось детство, проведенное в этой местности.

Пятнадцать лет назад уезжая из Молдовы на заработки в Евросоюз, он самоуверенно и надменно полагал, что никогда не вернется в это захолустье. Однако какая ирония жизни: не поднявшись высоко по карьерной лестнице разнорабочего и окончательно разорившись, он возвращался на Родину в поисках если не последнего пристанища, то уж точно крыши над головой.

И вот теперь, будучи не более чем полусотне километров от родового поместья, Мирону отчетливо вспомнился его последний визит сюда. Это было три года назад, когда хоронили деда. Черт побери – Мирон горько усмехнулся – да он ведь сейчас точно в том же пальто, что было надето на нем и тогда! Только тогда оно было новенькое, а сейчас заношенное до убожества, как вся его жизнь.

Он прибыл на похороны пафосным и гордым, насмешливо глядел на родственников, потешался над ними про себя. Он приехал не проводить в последний путь деда, а зарисоваться перед родней, показать, что они ему не ровня.

Спустя каких-то три года он действительно был уже никому не ровня: ни дома, ни семьи, ни работы. Узнав, что дядька по линии отца, собрался продавать отошедшее ему дедово имущество, Мирон упросил его оставить дом ему, так как ему банально стало негде жить.

Итак, заблудшая душа возвращалась в некогда отвергнутое родовое имение, где по крайней мере можно было затопить печь и перезимовать, перебиваясь с воды на хлеб.

Мирон прикрыл уставшие веки. В памяти всплывали картины с похорон. Прощание с дедом, прошедшее по баптистким обычаям, без традиционных православных церковных обрядов. Дело было в том, что за пару лет до смерти дед обратился в баптисткую веру и завещал похоронить его по ее обычаям.

Да, уже тогда это выглядело странно – венчался-то дед с бабушкой, безусловно, в православной церкви и хоронил ее по православным же традициям – но Мирон забыл обо всем этом едва его самолет оторвался от земли.

Теперь будто в замедленном черно-белом фильме перед Мироном воспроизводились события того дня, казалось, навсегда забытые. Он вспомнил, как ложился спать: для всех не хватило места на кроватях, и ему и двоюродным сестрам постелили на полу.

Едва он стал проваливаться в яму сна, как его окликнула трясшая его за руку сестра. Он открыл глаза, приподнялся и увидел, как по ноге его ползет жуткая жирная черная сороконожка! Девушки боялись притронуться к ней и потому подняли крик. Мирон протянул руку за полотенцем, смахнул в него насекомое и бросил в печь. Потом он сам долго не мог уснуть. Лежал и слушал скрипы в доме. А в один момент, когда переворачивался набок, взглянул на входную дверь и увидел стоящий в ней черный силуэт! Ледяным холодом обдало его плечи, он оцепенел от ужаса! И в самом деле в дверном проеме кто-то стоял, и от его присутствия колыхались занавески! Тут уже Мирон стал трясти спавшую рядом сестру, но мотнув головой туда-сюда, увидел, что в дверях стало пусто.

Жутковатое воспоминание из прошлого было оборвано торможением поезда. Мирон сошел на станции и двинулся по проселочной дороге в направлении поселка Кетросу.

***

Одноэтажный дом вполне неплохо сохранился, в нем, очевидно, можно было жить. В доме было 3 комнаты, кухня и кладовка. Одна из комнат служила кабинетом, другие две были гостиной и спальней.

Настроение Мирона улучшилось, когда он обнаружил запасы бренди и различных настоек в кладовке. Дед занимался виноградарством и, судя по всему, это была последняя произведенная им партия напитков, все еще пригодная к употреблению. Мирон нацедил себе стаканчик настойки и вышел во двор продолжить осмотр владений.

Здесь был гараж, пару деревянных построек, где раньше разводили скот и птицу, небольшой огород. Колодец был на противоположной стороне улицы. Запасов дров почти не оказалось, и Мирону пришлось поработать топором и пилой, разбирая для растопки печи какую-то рухлядь в сарае.

В четыре часа дня уже начало смеркаться. Густая темнота опустилась на двор, и Мирон вдруг остро ощутил дыхание тоски и гнет безысходности. Ему предстояло провести здесь зиму, одному в дедовом доме, наедине с самим собой и призраками прошлого.

Он вскипятил чайник, поужинал остатками бутербродов и вечер решил провести в кабинете. Там сохранились книги, пыльные фотоальбомы, которые всегда становится интересно просмотреть за неимением другого дела, когда темнеет рано.

Наполнив графин ореховой настойкой, он устроился в кресле-качалке и впервые за долгое время выдохнул. Что ж, так или иначе, жизнь продолжалась. В конце концов, это было его родовое имение, где он часто гостил в детстве, и ничего, что раньше он отрекся от всего этого. Времена изменились, теперь нужда заставила его возвратиться к семейным истокам.

Вскоре Мирон поймал себя на мысли, что книги его не занимают. К фотоальбомам он также не прикоснулся, решив, что вернется к ним потом. Внезапно он почувствовал комфорт от всей этой обстановки, от мерного раскачивания в кресле, от тиканья настенных часов с кукушкой, которые ранее завел.

Вся жизнь казалась бренной, а его переживания – ничтожными нервными импульсами в темных глубинах бескрайнего космоса. Взад-вперед, взад-вперед, под монотонный ход часов, Мирон забылся и уснул…

Проснулся уже за полночь. Первое что он увидел, был яркий полумесяц в черном небе. Пару секунд он лишь моргал глазами, глядя перед собой в окно. Полумесяц освещал пол комнаты перед креслом.

Мирон опустил взгляд от окна и тут же невольно вздрогнул! По полу промелькнула большая тень! Нет это была не зрительная галлюцинация, так как в ушах вовсю звучал какой-то жуткий неестественный шорох! Как будто кто-то или что-то скользило вдоль стен дома, прижимаясь к ним вплотную и вызывая это зловещее шуршание! Мирон ощутил, как ноги его онемели от страха, он сидел не шелохнувшись, лишь смотря перед собой в квадрат окна, обречённо ожидая появления какой-то поистине дьявольской твари! Шорох усилился, черная тень нависла над окном и замерла на пару секунд.

От ужаса Мирона парализовало в кресле, лишь челюсть выпала вперед и затряслась, стуча зубами. Это была громадная черная сороконожка! Мирон видел ее противную мохнатую голову и лапы, которыми она налезла на окно с улицы. Стены дома задрожали под натиском страшного насекомого! Еще мгновение и оно продавит их, попадя внутрь! Внезапно силы вернулись к Мирону, он дернулся всем телом вперед и… упав с кресла, проснулся!

Была глубокая тихая сельская ночь. Полумесяц скрылся за тучами. На полу валялся пустой графин. Мирон перебрался на кушетку и остаток ночи провел, беспокойно переворачиваясь с бока на бок.