– Может быть. Но я его люблю.

Круглые, черные, с серебряным циферблатом часы на башне Зеленого замка пробили полдень. Привратники медленно и мягко распахнули железные ворота.

– Ладно, бестолковый это разговор. Приехали – так надо идти, – сказал граф, тяжело поднимаясь со скамейки.

Эмилия и Элли тоже поспешно поднялись, двинулись в сторону ворот. Они заметили, что туда же подошла и плотная женщина в темном плаще и шерстяном платке, повязанном по-старушечьи.

– Твоя будущая свекровь, видимо, – граф, прищурившись, посмотрел на дочку. Подошел к женщине, протянул руку: – Здравствуйте, госпожа Дамара.

– Да что вы, не госпожа я… – привычно пробормотала женщина.

Из-за ворот торопливо выбежал тролль с длинными, как ветки, руками, в зеленой вязаной шапочке меж острых ушей. Он молча махнул рукой, и все последовали за ним.

– Не слишком любезный прием, – усмехнулся граф, едва успевая за юрким троллем.

– А ты думал, нас здесь с пирогами будут встречать? В тюрьме-то! – нахмурилась Эмилия, даже не заметив, что она назвала бывшего мужа на «ты».

– Не думал. Я ведь уже здесь бывал.

Они ступили под гулкие своды башни – на каждый шаг отзывалось тягучее эхо, тролль повел их налево – на узкую и крутую каменную лестницу без перил. Эмилия тут же пожалела, что надела сапоги на высоких каблуках-шпильках. Еще не хватало поскользнуться на скользких ступенях и покатиться вниз кувырком! Граф, мельком глянув на ее обувь, молча протянул руку – и она сжала его ладонь.

Они поднимались и опускались, пересекали прозрачные переходы, через стекла которых открывались живописные виды на город, и темные, увешенные паутиной коридоры, где со свистом носились летучие мыши. Эмилия с тревогой глянула на дочь, но та будто и не замечала их – решительно шагала вперед. Проходили через круглые залы с мрачными старинными картинами, через анфиладу комнат с кожаными стульями и диванами, через склады, заваленные банками и коробками. Зеленый замок казался пространством, которому нет конца! Эмилия настроилась идти еще с полчаса, и даже удивилась, когда тролль резко остановился перед желтой лакированной деревянной дверью.

– Сюда!

Он стукнул в дверь, из кабинета вышел сухощавый высокий человек с заметными залысинами. На остром носу поблескивали золоченые очки.

– Господин Иголтон! – выдохнула Элли.

– Он самый. Приветствую, господа, – кивнул следователь из управы в Тиссе. Он по-прежнему выглядел строгим, но уже не таким утомленным. Коротко объяснил: – Прибыл в столицу, чтобы завершить начатое дело. Рад, что арестант жив и появилась надежда на благополучный исход. Пройдемте.

Он отодвинулся, пропуская пришедших. Эмилия обернулась – и увидела, как впервые за много дней в голубых глазах ее девочки вспыхнули счастливые огни, а с щек сошла болезненная бледность. Забыв про приличия (все-таки следовало пропустить вперед родителей и Дамару!), Элли поспешила к длинному полированному столу.

Ведь там, за столом, возле тролля-стражника в вязаной сине-зеленой шапочке, сидел простой парень в серой арестантской робе, с рыжеватыми, зачесанными назад волосами.

Глава 49. Бумажная волокита

Ден увидел Элли, вскочил, просиял, хотел было двинуться навстречу, но тролль, охранявший его, фыркнул и недовольно дернулся. Вздохнув, Ден вновь опустился на скамью, потер свободной рукой скованное запястье. Элли не успела даже приблизиться к Дену: Иголтон бросил на нее выразительный взгляд и жестом показал, что сесть полагается за столом напротив. И отец, шагнувший следом, кашлянул и недовольно пробурчал: «Прошу тебя, не спеши!»

Чувствуя, как сумасшедше колотится сердце, Элли опустилась на краешек скамьи – и покраснела, застеснялась первого горячего порыва. Она окинула взглядом комнату – самую обычную, с длинным столом, с громоздкими шкафами и металлическими стеллажами, забитыми картонными папками, с неказистыми стульями возле стены, с пыльным растением с мясистыми листьями в кадушке. Будто это не старинный замок, а кабинет скучного клерка. Только полукруглое окно напоминало о том, что они находятся в древней башне.

Волнуясь, Элли подняла глаза на Дена и с тревогой поняла, что он изменился: побледнел, осунулся, заострились скулы, запали серые глаза. На короткий миг она очень испугалась, резко кольнуло в груди: ведь это из-за нее Ден столько пережил и даже шагнул на эшафот! Так любит ли он ее по-прежнему? Но когда Ден ласково улыбнулся, по-детски моргнул, протянул через стол свободную руку и, не обращая внимания на нахмурившегося тролля (у того сердито дернулись острые уши), крепко сжал ее дрожащие пальцы, Элли с накатывающей волной острого счастья поняла – любит!

Они были знакомы совсем недолго, но Элли чувствовала в Дене самого близкого, самого нужного, самого теплого, самого «своего» человека – и каждой клеточкой ощущала, что он испытывает то же самое.

Ден опустил ее ладонь, только когда подошла мать; Дамара села рядом с сыном, прижала к груди его голову, всхлипнула. Тот тихо шепнул: «Ну что ты, мама? Теперь-то всё уже хорошо».

Родители Элли опустились на скамью рядом с дочерью, одновременно вздохнули. Отец-то уже был знаком с Деном – ездил сюда, чтобы побеседовать с ним, а вот мама увидела его впервые. Элли с волнением замечала, с каким тревожным интересом она наблюдает за Деном и даже не пытается это скрыть. Взгляд у Эмилии был такой напряженный, словно она хочет высказать, что накипело, и из последних сил сдерживается. Элли боялась, что она вспыхнет, возмущенно заявит: «Дочь, ты сошла с ума? Да это обычный деревенский мужик! Что ты в нем нашла?!» Но Эмилия только нервно сняла шляпу и резким движением положила на стол – высокая прическа осталась безупречной, лишь прядь-завитушка, как всегда, непослушно выбилась на лоб.

– Итак, господа, мы собрались, чтобы документально оформить помолвку графини Элалии Розель и подданного Дениса Дина, – четко произнес Иголтон. Опершись о полированную столешницу, он окинул каждого цепким взглядом и, наконец, сел во главе стола. Покосившись на возвышающуюся рядом кипу бумаг, Иголтон продолжил. – Случай, конечно, исключительный, но, признаюсь, я рад, что дело завершается свадьбой, а не плахой. Теперь разбираться хоть хлопотно, да более приятно.

Иголтон помолчал, снял с кипы бумаг первый листок, помахал им в воздухе, проговорил:

– Чтобы подготовить эти документы, потребовалось немало времени. Предупреждаю, что после их подписания арестанту Денису Дину придется остаться в заключении до завершения всех бюрократических процедур. Но что там неделя-другая в сравнении с грозившими десятилетиями или… хм, вечностью? Ничего. Так что приступим, – Иголтон быстро снял золоченые очки, пошарил в ящике стола и надел другие, роговые, – и взгляд его стал строгим и озабоченным. Он суховато сказал: – Будьте готовы к тому, господа, что сидеть нам тут придется довольно долго. Сейчас я начну вслух зачитывать положения, указанные в бумагах. Вы внимательно выслушаете, затем еще раз прочитаете – и напишете внизу: «Согласны!» Это понятно?

Все кивнули, но Иголтон холодно добавил:

– Это касается только графского семейства Розель. Вы же, семейство Дин… – он посмотрел сквозь стекла очков на Дена и его мать. – Просто слушаете и ставите подписи на последнем итоговом документе. Ясно? Тогда начнем.

Дело и впрямь затянулось. Иголтон размеренно читал текст каждой бумаги, не забывая поглядывать на присутствующих сквозь большие круглые очки, – всё ли ясно? И только затем он клал страницу на полированный, с царапинами, стол и аккуратно подвигал ее к Элли.

Шариковые ручки в замке были не в ходу – приходилось макать тонкое перо в чернильницу из зеленого камня и старательно, чтобы не поставить уродливую кляксу, выводить на плотных белоснежных листах: «Согласна!»

Элли передавала бумагу отцу – и он так долго вчитывался в строчки, что у нее начинало плясать сердце. Элли видела, как каждый раз отец хочет выкрикнуть: «Ну уж нет! Нет! Только не это!» – и осторожно касалась его рукава, смотрела на него умоляющими глазами. Морщась, качая головой, покашливая и страдая, он неохотно ставил внизу витиеватый росчерк. Мама же, напротив, подписывала документы так быстро, словно боялась дать себе время на раздумье. Но подпись выходила кривой – видно, дрожали руки. А Иголтон холодно кивал, читал и передавал Элли новую бумагу. И она писала: «Согласна!»