Эола! О чем она думала? Как слагалась ее личная жизнь среди всеобщего волненья? Вот что хотелось бы знать. Торговка, сапожник, полковник, носильщик — все любопытны в своей индивидуальности. Я жду, что какой-нибудь исследователь
займется этим вопросом. Но, по-видимому, никто не понял
еще, какой интерес представляет жизнь отдельной личности, случайно встреченной нами в потоке повседневных событий.
Мы окружены декорациями, и человеку часто не приходит в
голову постучать пальцем и убедиться, из чего она сделана: из дерева, полотна или бумаги. Марсель Швоб применяет это
1 Викентий де Поль (Vincent de Paul; 1581–1660) — святой католической Церкви, основатель конгрегации лазаристов и общи-ны «дочерей милосердия».
vi
неизвестное искусство дифференцировать явления жизни с
необыкновенною проницательностью. Никогда не пользу-ясь совершенно законным методом трансформации реальных
впечатлений, Швоб умеет даже вещам, кажущимся чистейши-ми иллюзиями, придавать характер живой реальности. Для
этого ему достаточно из фактов, не связанных между собою
никакою логикою, выбрать то, что, будучи представлено в целой серии, может очертить внешний вид явления в полной
гармонии с его внутренней сущностью. Это индивидуальная
жизнь, созданная или воссозданная анекдотом. То, что Лаланд ел пауков, а Аристотель собирал всевозможные глиня-ные вазы, само по себе нисколько не характерно ни для великого астронома, ни для великого философа. Но эти черты
принадлежат к числу тех, без которых в Лаланде и Аристотеле
нельзя отделить внешнего человека от внутреннего. Без этих
мелочей средний читатель представляет себе всякого знаменитого деятеля истории в неподвижной позе восковой фигуры. Если ему рассказывают о нем нечто подобное, он, не по-няв в чем дело, возмущается именно тем, что является одним
из наиболее ярких признаков живой индивидуальности. Хо-тят, чтобы знаменитые люди были всегда логичны. Не заме-чают, что логика является отрицанием всякой личной жизни.
Я хочу объяснить метод Швоба. Это гораздо труднее, чем
высказать свое впечатление о каких-нибудь законченных его
произведениях. Результат его труда — несколько томов рассказов, между которыми «Les Vies Imaginaires»1 представ-ляют собою нечто очень характерное. Перед нами сотня существ, которые движутся, говорят, странствуют по морям и
землям с необычайным правдоподобием реальности. Если
бы ирония Марселя Швоба имела склонность к мистифика-ции (таков был Эдгар По), называемой американцами hoaxe, 1 «Воображаемые жизни» ( фр. ) — книга рассказов, 1896.
vii
сколько читателей, сколько ученых было бы обмануто жизне-описанием «Кратета Киника», в котором подлинная истори-ческая биография во всей ее чистоте не нарушена ни единым
словом! Чтобы произвести такое впечатление, необходимо об-ладать верой в свои знания, острым зрительным воображени-ем, чистотой и гибкостью стиля, тонким тактом, чрезвычай-ной легкостью и мягкостью руки и, наконец, даром иронии.
При таких свойствах гения Швобу не трудно было написать
«Les Vies Imaginaires».
Индивидуальный гений Марселя Швоба заключается в
простоте, отличающейся необычной сложностью. Я хочу сказать, что при бесконечном множестве деталей, расположенных
в гармоническом порядке правдиво и точно, рассказы его про-изводят впечатление какою-нибудь одною выпуклою чертою.
Иногда в целой корзине цветов видишь только пион. Но не
будь кругом него других цветов, он не бросался бы в глаза. Как
и Паоло Уччелло, чей геометрический гений он подверг тща-тельному анализу, Швоб направляет свои линии от центра к
периферии и затем назад, от периферии к центру. Фигура Fra Дольчино, еретика, кажется нарисованной одной спиралью, подобно Христу Клода Меллана. Но конец линии соединен с
ее точкой отправления резким изломом.
В своих рассказах и повестях он редко подчеркивает фразы, имеющие иронический характер, как делал он это в начале своей литературной карьеры, например, в «М. М. Burke et Hare assassins»1. «Уильям Бёрк, поднявшись из низкого положения, приобрел громкую известность». Его ирония, скрыт-ная по форме, разлита у него повсюду как дискретный оттенок речи, вначале едва уловимый. В процессе рассказа Марсель Швоб не чувствует потребности пояснять свой вымысел.
Он не вдается ни в какие комментарии, и это производит впе-1 «Господа Бёрк и Хейр, убийцы» ( фр. ) — притча.
viii
чатление иронии по естественности контраста между поступ-ками, которые кажутся прекрасными или отвратительными, и
пренебрежительной краткостью повествования. Но на большой высоте благородства и незаинтересованности ирония по-степенно превращается в жалость. Когда метаморфоза вполне
закончена, жизнь является перед нами в освещении «маленьких лампочек, едва мерцающих среди темных несчастий, которые льются дождем». Ирония растворилась в явлениях, на которые она была направлена. Мы уже не можем отделить себя
от невзгод, вызывавших прежде одну лишь улыбку. Мы начинаем любить те человеческие ошибки, которым сами не чужды. Унизив свой интерес к самому себе, гордыню личного пре-восходства над окружающим, мы начинаем смотреть на жизнь
как на марионетную богадельню, в которой куклам подают
хлебные зерна на оловянных блюдечках. Такова эта мучитель-ная, сердечно написанная «Книга Монеллы», шедевр грусти
и любви.
В «Монелле» я нахожу только один недостаток, а именно
тот, что первая глава является вместе с тем и предисловием, что слова Монеллы, неясные, но убежденные, не имеют пря-мого отношения к истории Магды Баргетты, маленькой жены
Синей Бороды, к этим страницам бесконечно тонкой психологии с оттенком таинственности, необходимой для того, чтобы отличить рассказ от анекдота. Швоб вложил в уста маленьких девочек гораздо больше смысла, чем вмещали его эти
впечатлительные головки, даже головка самой Монеллы. По-стоянная смена объяснений стесняет того, кто сам захотел бы
истолковать себе все эти фигуры.
Часто автор рискует убить фантазию рассуждениями. Отда-ешься всему вперемежку, но увлечься обликом Монеллы, как
он выступает из одних только ее слов, нет никакой возможности. Предисловия разрушают рисунок художественного произведения. Тот, кто созерцает или читает, не поймет, по како-ix
му методу писал автор: незаконченными пятнами или цельны-ми характерами. Он понимает не то, что хотел показать ему
гений поэта, а то, что ему внушает его собственная интуиция.
Я видел книгу, которая одному казалась чувственной, другого
наводила на метафизические размышления, а на третьего наве-вала грустные мысли. Надо предоставить тем, на кого мы хотели бы иметь влияние, удовольствие бесхитростно помогать
нам своим сотрудничеством.
Тем не менее, мы всегда будем писать предисловия, но каждый из нас по-своему, сообразно с важностью предмета. Будут
сочиняться книги во вкусе «Spicilège»1, и мы не будем рассеи-ваться, меняя в каждой главе платье какой-нибудь куклы.
Предисловие к «Монелле» очень важно как с точки зрения психологии Марселя Швоба, так и с точки зрения психологии целого поколения. В законченных фразах, имеющих
пророческий характер, даны почти все понятия, общие интел-лигентным людям целой эпохи: любовь к морали, особенно в
ее эстетическом выражении, любовь к жизни во всей полноте
каждой минуты, любовь к бесконечному, замкнутому в пределах текущего мгновенья, к свободе, идущей вперед без всяких
размышлений. Человечество подобно нервной системе. Как
она, человечество состоит из целой массы мелких узлов, которые своими разветвлениями в процессе беспрерывного движения касаются друг друга — бессознательно, случайно, и сознательно, по внушениям определенной воли, ее многообразных
капризных тяготений, создающих разновидности народных
характеров. Если вырезать какой-нибудь центральный узел, нервные разветвления покроют рану: они непременно должны пройти через нее и коснуться новых путей. Узлы биологи-ческих эгоизмов расположены друг возле друга в пространствах мировой бесконечности.
