тысяч невинных людей. Говорю вам: я хочу быть королем только в своих собственных владениях и нигде больше! И первым делом моего правления будет

повесить аббата.

— А как же Ровена? — спросил Седрик. — Надеюсь, ты не намерен ее

покинуть?

— Эх, отец Седрик, будь же благоразумен! — сказал Атсльстан. — Леди

Ровена ко мне совсем не расположена. Для нее один мизинец перчатки моего

родственника Уилфреда дороже всей моей особы. Вот она сама тут и может

подтвердить справедливость моих слов. Нечего краснеть, Ровена: нет ничего

зазорного в том, что ты любишь пригожего и учтивого рыцаря больше, чем

деревенского увальня-франклина. И смеяться тоже нечего, Ровена, потому что

исхудалое лицо и могильный саван вовсе не заслуживают смеха. А коли непременно хочешь смеяться, я найду тебе более подходящую причину. Дай мне

руку, или, лучше сказать, ссуди ее мне, так как я прошу ее по дружбе. Ну вот, Уилфред Айвенго, объявляю, что я отказываюсь… Эге, клянусь святым Дунстаном, Уилфред исчез. Неужто у меня от истощения все еще в глазах рябит?

Мне казалось, что он сию минуту стоял тут.

Все стали оглядываться в поисках Айвенго, но он исчез. Наконец выяснилось, что за ним приходил какой-то еврей и что после короткого разговора

с ним Уилфред позвал Гурта, потребовал свой панцирь и вооружение и уехал

из замка.

— Любезная родственница, — сказал Ательстан Ровене, — я не сомневаюсь, что только особо важное дело могло заставить Уилфреда отлучиться.

Иначе я сам с величайшим удовольствием возобновил бы…

Но в ту минуту, как, озадаченный отсутствием Уилфреда, он выпустил

руку Ровены, она тотчас ускользнула из комнаты, находя, вероятно, свое положение слишком затруднительным.

— Ну, — сказал Ательстан, — из всех живущих на земле менее всего можно полагаться на женщину, правда, не считая монахов и аббатов. Ей-богу, я думал, что она по крайности скажет мне спасибо да еще поцелует в придачу. Эти

могильные пелены, наверно, заколдованы; все бегут от меня, как от чумы…

Обращаюсь теперь к вам, благородный король Ричард, и повторяю свою клятву в верности, как подобает подданному.

Но король тоже скрылся, и никто не знал, куда. Потом уже узнали, что он поспешно сошел во двор, позвал того еврея, с которым разговаривал Айвенго, и после минутной беседы с ним потребовал, чтобы ему как можно скорее подали коня, сам вскочил в седло, заставил еврея сесть на другую лошадь и помчался

452

айвенго

с такой быстротой, что, по свидетельству Вамбы, старый еврей наверняка сломит себе шею.

— Клянусь святыми угодниками, — сказал Ательстан, — должно быть, за время моего отсутствия Зернебок овладел замком. Я воротился в могильном саване, можно сказать — восстал из гроба, и с кем ни заговорю, тот исчезает, заслышав мой голос! Но лучше об этом не толковать. Что ж, друзья мои, те из вас, которые остались тут, пойдемте в трапезный зал, поужинаем, пока

еще кто-нибудь не исчез. Надеюсь, что на столе всего вдоволь, как подобает

на поминках саксонского дворянина знатного рода. Коли слишком замешка-емся — кто знает, не унесет ли черт наш ужин?

ГЛАВА XLIII

Пусть Моубрея грехи крестец сломают

Его разгоряченному коню

И на ристалище он упадет,

Презренный трус!

В. Шекспир. Ричард II (акт I, сц. 2) озвратимся теперь к стенам прецептории Темплстоу

в час, когда кровавый жребий должен был решить, жить

или умереть Ревекке. Вокруг стен было очень людно

и оживленно. Сюда, как на сельскую ярмарку или храмо-вой праздник, сбежались все окрестные жители.

Желание посмотреть на кровь и смерть — явление

не только того темного и невежественного времени, хотя

тогда народ привык к таким кровавым зрелищам, в которых один храбрец по-гибал от руки другого во время рыцарских состязаний, поединков или сме-шанных турниров. И в наше, более просвещенное время, при значительном

смягчении нравов, зрелище публичной казни, кулачный бой, уличная свалка

или просто митинг радикалов собирают громадные толпы зевак, которые при

этом нередко рискуют собственными боками и, в сущности, вовсе не интересу-ются личностями героев дня, а только желают посмотреть, как все обойдется, и решить, по образному выражению возбужденных зрителей, который из героев кремень, а кто просто куча навоза.

Итак, взоры многочисленной толпы были обращены к воротам прецептории Темплстоу в надежде увидеть редкостную процессию.

454

айвенго

Еще больше народа окружало ристалище прецептории. То была гладкая

поляна, прилегавшая к стенам обители и тщательно выровненная для военных и рыцарских упражнений членов ордена.

Арена была расположена на мягком склоне покатого холма и обнесе-на прочным частоколом, а так как храмовники охотно приглашали желающих полюбоваться их искусством и рыцарскими подвигами, то вокруг было

настроено множество галерей и наставлено скамеек для зрителей.

Для гроссмейстера в восточном конце ристалища был устроен трон, окруженный почетными сиденьями для прецепторов и рыцарей ордена. Над троном развевалось священное знамя храмовников, называвшееся Босеан, — это

название было эмблемой храмовников, и в то же время их боевым кличем.

На противоположном конце ристалища стоял врытый в землю столб; вокруг него лежали дрова, между которыми оставался проход в роковой

круг для жертвы, предназначенной к сожжению. К столбу были привинчены

цепи, которыми должны были ее привязать. Возле этого ужасного сооруже-ния стояло четверо чернокожих невольников. Их черные лица, в те времена малознакомые английскому населению, наводили ужас на толпу, смотрев-шую на них как на чертей, собравшихся исполнять свое дьявольское дело.

Невольники стояли недвижно, лишь изредка поправляя или переклады-вая хворост по указанию слуги, игравшего роль их начальника. Они не глядели на народ, как будто не замечая его присутствия, и вообще ни на что не обращали внимания — только выполняли свои страшные обязанности. Когда, разговаривая друг с другом, они растягивали толстые губы и обнажали белые

зубы, как бы усмехаясь, казалось, будто им весело при мысли о предстоящей

трагедии; перепуганные зрители начинали верить, что это и есть те самые

бесы, с которыми водилась колдунья, а вот теперь ей вышел срок, и они станут

ее поджаривать.

В толпе перешептывались, рассказывая друг другу о том, что за последнее смутное время успел натворить сатана, и при этом, конечно, не преминули приписать ему всякие были и небылицы.

— Слыхали вы, дядюшка Деннет, — говорил один крестьянин другому, пожилому человеку, — слыхали вы, что черт унес знатного саксонского тана, Ательстана из Конингсбурга?

— Знаю. Но ведь он сам же и принес его назад по милости Божьей и мо-литвами святого Дунстана.

— Как так? — спросил молодцеватый юноша в зеленом кафтане с золотым шитьем. За ним шел коренастый подросток с арфой за плечами, что указывало на их профессию. Менестрель казался не простого звания: на нем

была богато вышитая нижняя куртка, а на шее висела серебряная цепь с ключом для натягивания струн на арфе. На правом рукаве, повыше локтя, была

серебряная пластинка, но вместо обычного изображения герба того барона, к домашней челяди которого принадлежал менестрель, на пластинке было

выгравировано одно только слово: «Шервуд».

глава хliii

455

— О чем вы тут толкуете? — спросил молодцеватый менестрель, вмешиваясь в беседу крестьян. — Я пришел сюда искать тему для песни, но, клянусь святой девой, вместо одной напал, кажется, на две.

— Достоверно известно, — сказал пожилой крестьянин, — что после

того, как четыре недели Ательстан Конингсбургский был мертв…