Все молчали. В присутствии гроссмейстера никто не решался выказать

участие к оклеветанной пленнице из опасения, что его могут заподозрить

в сочувствии к евреям. Этот страх был так силен, что пересиливал даже охо-

глава xxxviii

397

ту получить обещанную награду, а о чувстве сострадания нечего было и говорить. Несколько минут Ревекка в невыразимой тревоге ждала ответа и наконец воскликнула:

— Да неужели в такой стране, как Англия, я буду лишена последнего жалкого способа спасти свою жизнь из-за того, что никто не хочет оказать мне милости, в которой не отказывают и худшему из преступников!

Хигг, сын Снелля, наконец подал голос. Он сказал:

— Хотя я калека, но все же кое-как могу двигаться благодаря ее милосерд-ной помощи. Я исполню твое поручение, — продолжал он, обращаясь к Ревекке, — я постараюсь поспешить, насколько могу при моем убожестве. Уж

как бы я был рад, если бы мои ноги были так быстры, чтобы исправить зло, какое наделал тебе мой язык! Ох, когда я поминал о твоем милосердии, не думал

я, что тебе же от этого будет хуже.

— Все в руках Божьих, — сказала Ревекка. — Он может и слабейшим орудием выручить из плена иудеев. А для выполнения его предначертаний и улитка годится не хуже сокола. Отыщи Исаака из Йорка. Вот тебе деньги, тут их

довольно для уплаты за лошадь и за посыльного. Доставь ему письмо от меня.

Не знаю, быть может, само небо внушает мне это чувство, а только я убеждена, что не этой смертью мне суждено умереть и что найдется для меня заступник.

Прощай. Жизнь и смерть зависят от твоего проворства.

Крестьянин принял из ее рук письмо, заключавшее несколько строк на еврейском языке. Многие в толпе уговаривали его не прикасаться к нечестивой

записке. Но Хигг твердо решил оказать услугу своей благодетельнице. Она, по его словам, спасла ему тело, и он был уверен, что она не захочет погубить

его душу.

— Я достану себе, — сказал он, — добрую лошадь у соседа Ботана и на ней

поскачу в Йорк.

Но, по счастью, ему не пришлось так спешить: за четверть мили от ворот

прецептории навстречу ему попались два всадника, которых он по их одежде

и высоким желтым шапкам тотчас признал за евреев. Поравнявшись с ними, он увидел, что один из них был его прежний хозяин Исаак из Йорка, а другой — раввин Бен-Самуэль. Они прослышали, что в прецептории собрался

капитул ордена храмовников под председательством гроссмейстера и что там

происходит суд над колдуньей. Поэтому они и направились к прецептории, но держались несколько поодаль от нее.

— Брат Бен-Самуэль, — говорил Исаак, — не знаю отчего, но моя душа

неспокойна. Обвинения в колдовстве часто возводят на людей нашего племени и такой клеветой прикрывают злодейства, учиняемые над евреями.

— Будь спокоен, брат, — отвечал лекарь, — ты имеешь возможность всегда поладить с назареянами, потому что богат, а следовательно, во всякое время

можешь купить себе у них всякие льготы. Деньги имеют такую же власть над

грубыми умами этих нечестивцев, как в древности печать Соломона над злыми

духами… Но что за жалкий калека идет к нам по дороге, опираясь на костыли?

398

айвенго

Он, верно, хочет со мной посоветоваться. Друг мой, — продолжал он, обращаясь к Хигту, сыну Снелля, — я не откажу тебе во врачебной помощи, но я никогда не даю нищим, просящим милостыню на большой дороге. Ступай прочь.

Что это? У тебя, кажется, ноги парализованы? Но ты можешь все-таки зарабо-тать себе пропитание руками. Правда, на посылки ты не годишься, и хорошим

пастухом тоже не будешь, и в солдаты тебя не примут, и к нетерпеливому хозяину на службу лучше не поступай, но все-таки есть такие занятия… Брат, что

с тобой? — воскликнул он, прервав свою речь и повернувшись к Исааку; тот, пробежав письмо, поданное Хиггом, испустил глубокий стон, упал со своего

мула на землю и лежал без сознания, как умирающий.

В великом смятении раввин соскочил с седла и поспешил пустить в ход все

средства, чтобы привести в чувство своего друга. Он достал даже из кармана

инструмент для пускания крови, как вдруг Исаак ожил, сорвал с себя шапку

и, схватив горсть дорожной пыли, осыпал ею голову. Сначала врач подумал, что столь внезапное и резкое проявление чувств есть признак умопомеша-тельства, и еще раз взялся за ланцет, но вскоре убедился в противном.

— Дитя моей печали! — воскликнул Исаак. — Тебя следовало назвать

не Ревеккой, а Бенони. Зачем, кому это нужно, чтобы твоя смерть свела меня

в могилу и чтобы я в отчаянии скорбящего сердца, умирая, проклинал Бога?

— Брат, — сказал потрясенный раввин, — ты ли произносишь такие слова, будучи отцом во Израиле? Ведь дочь твоя, надеюсь, еще жива?

— Жива, — ответил Исаак, — но лишь как Даниил, ввергнутый в ров

со львами! Она в плену у этих дьяволов, и они обрекли ее на жестокую казнь, не пощадив ни юности ее, ни дивной красоты! А она ли не была венцом

пальмовым, украшавшим свежей зеленью мою седую голову… И она должна

увянуть в одну ночь, как тыква Ионы 1! Дитя любви моей! Дитя моих пре-клонных лет! О Ревекка, дочь Рахили! Смерть уже покрыла тебя своей мрачной тенью!

— Да ты прочти письмо, — сказал раввин, — быть может, мы еще найдем

средство спасти ее.

— Читай лучше сам, брат, — отвечал Исаак, — мои глаза обратились

в источник слез.

Лекарь взял письмо и прочел вслух по-еврейски:

«Исааку, сыну Адоникама, иноверцами называемому Исааком из Йорка, привет, да будет с тобой мир и благословение, обетование да умножится

тебе на многие годы. Отец мой, я обречена на казнь за то, чего не ведала душа

моя, — за колдовство и волхвование. Отец мой, если можно, найди сильного

человека, который бы ради меня сразился мечом и копьем, по обычаю назареян, на ристалище близ Темплстоу на третий день от сего дня. Быть может, Бог

отцов наших даст ему силу защитить неповинную, заступиться за беззащитную. Если же это будет невозможно, пусть девушки нашего племени оплачут

1 По библейской легенде, Бог вырастил за одну ночь тыкву для пророка Ионы.

глава xxxviii

399

В великом смятении раввин соскочил с седла и поспешил пустить в ход все средства, чтобы привести в чувство своего друга

меня как умершую, ибо я погибну, как олень, пораженный рукою охотника, и как цветок, срезанный косой земледельца. А потому подумай, что можно

сделать и есть ли возможность меня спасти. Есть один такой воин из назареян, который мог бы взяться за оружие в мою защиту. Это Уилфред, сын Седрика, у иноверцев именуемый Айвенго. Но он в настоящее время еще не в силах

400

айвенго

облечься в ратные доспехи. Тем не менее дай ему знать об этом, ибо он пользуется любовью и почетом среди могучих сынов своего племени и был в плену

вместе с нами, а потому может найти мне защитника среди своих товарищей.

И скажи ему, Уилфреду, сыну Седрика, что останется ли Ревекка в живых или

умрет, она и в жизни и в смерти неповинна в том грехе, в котором ее обвиняют.

И если такова будет воля Божья, что ты лишишься своей дочери, не оставайся, отец, в этой стране кровопролитий и жестокостей, но отправляйся в Кордову, где брат твой проживает в безопасности под покровительством трона, зани-маемого Боабдилом, сарацином, ибо жестокость мавританского народа к сынам Иакова далеко не столь ужасна, как жестокость английских назареян».

Исаак довольно спокойно выслушал чтение письма, но как только Бен-Самуэль окончил его, он снова начал выражать свою скорбь, раздирая на себе

одежды, посыпая голову пылью и восклицая:

— О дочь моя, дочь моя! Плоть от плоти моей! Кость от костей моих!

— Ободрись, — сказал раввин, — печалью ничему не поможешь, препо-яшь свои чресла и ступай отыскивай этого Уилфреда, сына Седрика. Может