— Говори, как велено. Говори, как «правильно». Все равно картины устроили побег и не будут тебя слушать. Им грустно. Ты больше не искусство ~

Я обожаю их, и нет людей дороже

На свете для меня.

Я обожаю их.

Они, как солнце оберегает небо от дождя,

Так же берегут меня.

Все мои мысли, цели и надежды

Принимают, помогут мне их воплотить,

Подарят крылья,

Чтобы я могла творить.

Я повторяю свой вопрос:

Куда уходит это время.

Зачем мы строим села гнезд,

О разрушении жалея?

Когда закончится вода на этой голубой планете,

Зачем нужны будут тогда все помыслы о чистом свете?

И что останется от нас?

Что будут помнить наши внуки?

Останутся ли в памяти цвет глаз

Моих и горечь от разлуки?

Лишь миг нам дан, одно мгновенье,

Как взмах у бабочки крыла.

Поймем, поймем ли, что смысл творенья в том,

Чтоб жизнь всегда была?

Солнце за горизонт ушло,

Синяя краска — над головою.

Я ею нарисую птичий клин,

Но не забуду про былое.

И с глаз остатки дня водою смою.

Мечты спускаются со звездных к нам долин.

Чтоб раскрывать все тайны, как оказалось, нет причин.

Быстрое движенье дня.

Провода, машины, люди.

А по вечерам, маня,

Открывают двери клубы.

Вниз опущены глаза,

Человек не здесь, не в мире.

На вопросы «Как дела?»

Лишь кивнет в плену квартиры.

Развиваются машины,

Вырастают города,

Усложняются картины,

Умертвляется душа.

«Я куплю, и я продам.

И неважно даже что.

Если деньги у меня, это очень хорошо.

Не нужны мне ни искусство, ни тепло родной души».

«Здравствуй, мама! Как дела? –

Хорошо, родная! У тебя же как дела, милая, не знаю! –

У меня все хорошо».

Вот и весь их разговор,

Полный понимания.

Ведь у каждой в Интернет есть

Зайти желание.

Так живут новейшие люди,

На небо вовсе не смотря.

Ну а я так не хочу.

И принять, увы ли, к счастью, не смогу.

Потому идите мимо.

Все мы когда-то канем в лету.

И будут ли нас вспоминать?

А если даже будут, то как часто?

Какими мыслями нас будут воскрешать?

Допустим, правнуки мои

Однажды вспомнят,

Что вот была на свете я.

В их понимании я навсегда останусь старой,

Бабулей Шурой, по правде говоря.

И не подумают малые,

Что я пишу все это,

И мне семнадцать лет!

На то они и молодые:

Считать, что только им на долю

Выпал жизни цвет.

Но знайте же, мои любимые потомки,

Что я сейчас такая же, как вы:

Столовой ложкой ем варенье звонко

И пожинаю милой юности плоды!

Я владею словом…

Бред!

Слово мной владеет!

Я вожу только рукой,

Оно ж мотив навеет.

Я пишу,

Оно творит,

Мучает ночами,

А потом благоволит рифмами, строками.

Я молчу -

Оно твердит,

Ручку открывает,

Точной быть мне не велит,

Смысл свой скрывает.

Точной быть в делах таких –

Глупость, нечего морочить.

Все равно поймут все те,

Кто понять захочет…

Деревья, луг и сенокос,

На платьях клетка, медь волос

И песни зятяжные, грустные, но о любви,

Монисто, фартуки, на головах платки,

Начало Камы с крохотного родника,

Частичка Питера — собора Невского колокола,

Гора немая, куда забрёл однажды юноша,

Чтоб вновь заговорить

И мужем стать для дочки мельника,

Её всегда любить;

Шаркана изумрудные холмы,

Где проживают Тол Бабай и Лымыны́л;

Два родника — с живой и мёртвою водой

(Не бойся:

Мёртвый заживляет раны,

А силы придаёт Святой);

Повсюду музыка, благословенная Петром,

Родившимся и выросшим так близко с Воткинским прудом;

Родной язык с любовью к звуку «О»;

Ижевск, который в сердце навсегда и глубоко;

И люди, чуть закрытые, но оттого лишь, что ранимы,

Добры и сказочно красивы;

И перепечи, вкусней которых не бывает ничего, —

Всё это — Я,

Во мне и сквозь меня!

Всё это ты —

Удмуртия моя!

Я еду!

Я скоро буду!

Запах вокзала стал мне частым.

Дорога, проводник, окно, соседи снизу,

Справа, белье, билеты,

Радость-грусть,

Которая, бывает, рвет надвое;

Деревья за окном, табачный дым и

Яблоко луны младое.

В раздумьях поезд.

У каждого они свои.

И только дети беззаботны и капризны.

Объединенные судьбой на миг,

Мы едем в разные края Отчизны.

Но путь домой — он самый верный

[и самый долгожданный, кстати].

И все дороги приведут к нему -

Неважно, сколько лет затратил…

Хочу, чтоб сердце стало камень.

И чтоб недрогнувшей рукой

Рубить с плеча,

Когда оно все — пламень,

Не думая о том, что станет вдруг золой.

Быть неуместной, торопливой,

Все делать так, чтобы назло;

Не прятать дух под личиком смазливым,

А громко хохотать в лицо.

И если ненавидеть — то до удушья,

А если и любить — то до конца,

До самых адовых ворот.

Не строить из себя великодушья,

Когда бы ближнего послал на эшафот.

И научиться бы не прятать и не прятаться,

Всегда ходить с расправленной спиной.

И следует не плакать и не плакаться,

А быть мольбой,

Своей мольбой,

Утра зарей.

Идти и гнуть по жизни смело линию,

Что названа твоей.

И обращаться к людям неумело,

Вдруг полюбив так быть среди детей.

Уезжая, знаю, что вернусь.

Возвращаясь, знаю, что уеду.

Этим летом уколола грусть.

Этой осенью душа была раздета.

Только снег холодный смог запорошить

Все, что на сердце расстроенною

Скрипкою играло.

Не желаю я то повторить:

Не хочу, чтоб снова взволновало.

То, как было,

То, как есть, —

Разные две вещи.

И хотелось в пустоте

Лишь родные плечи.

Долго длился переезд — мысленный,

Незримый.

Только внешне я была вся здесь,

Сердце ж отделилось.

И все нагло врут календари,

Вторит им статистика:

Месяцев понадобилось три,

Но не две недели,

Чтобы снова мне писать стихи,

Ночью, в колыбели.

За окном — купола,

Но под них мне не зайти.

В церкви я не прихожанин.

Мимо церкви прохожу,

Дивясь изразцами.

Восхищаюсь красотой, позолотой башен.

Недовольна рясами да еще — попами.

Золотом покрыты мантии, одежды.

Так уж много лет подряд,

Было так и прежде.

Но ведь Бог живет в сердцах!

Это ли не значит,

Что все действия в церквях

Совершаются и там,

Где мы душу прячем?

Каждый сам себе — монах,

Праведник и грешник.

Между Богом и душой не стоит посредник.

Вера зарождается и живет в сердцах.

Грешник когда кается,

То наперво — в себе,

А потом лишь повторяется,

В церкви, при попе.

Вдруг холодно так станет,