— Зачем же грабили? — недоумевающе спросил Бриан. Картафил посмотрел на него, как на слабоумного, чуть ли не с жалостью. Пожал плечами.
— Друг мой, это был первый век нашей эры, мы выживали, как могли. Жестокое время. Так вот, — после недолгого молчания снова заговорил он, — подозреваю, что в одной из старых-престарых гробниц ко мне эта дрянь и прицепилась, как пиявка. Точно, точно… Могу даже сказать, что это было какого-то там числа месяца тебет, как раз вскоре после Хануки. Эту гробницу мы нашли чудом. Просто груда камней, если там и были какие-нибудь буквы, то давно стерлись от времени. Я пробил молотом дыру, и тут мне на миг показалось, будто оттуда вместе с затхлым воздухом мне прямо в лицо выпрыгнуло что-то почти невидимое, да так, что я аж сел на задницу от неожиданности. Ну конечно, братки ржали, как ослы, аж до икоты. Кстати, в самой гробнице не нашлось почти ничего стоящего — какие-то старые свитки, кости, черепки и горсть монет. Сейчас-то я понимаю, что эти свитки были самой большой драгоценностью, я бы отдал за нее все богатства Долины царей! А тогда… Вечером было холодно, поэтому Ионафан свалил свитки и тряпье в кучу и запалил костер. Горело хорошо…
Старик умолк и сидел неподвижно, тихо постукивая перстнем на пальце по ободку своей кружки. Спустя несколько минут Бриан осторожно спросил:
— А дальше?
— Дальше? — Родуин-Картафил невесело хохотнул, будто скрежетнуло ржавое железо. — А дальше фарт кончился. Подозреваю, что из-за меня и моего… хм-м… пассажира. Ионафан в тот же вечер погиб, и сделал это чрезвычайно глупо. Поскользнулся на камне, пытаясь напасть на римского солдата, упал и пропорол себе бедро своей же сикой, которую любовно точил и полировал целыми днями. Истек кровью, прежде чем его успели притащить в допросную. А ведь какой был вояка… Наш вожак, — старик пробормотал какое-то неразборчивое слово, которое Бриан не понял, — подавился в харчевне куском рыбы. Как его ни колотили по спине, рыбу он так и не выплюнул, посинел и отбросил копыта. Кто-то из завсегдатаев мрачно пошутил, что Кривого Ишая одолела жадность — я вколотил эти слова ему в глотку вместе с зубами, а толку? Шайка распалась, одного за другим нас настигала нелепая смерть или что похуже. Йехуда, например, загремел на каменоломни по совершенной глупости — запустил комком навоза в соседа, с которым был не в ладах, а попал в римского декана…
— Декана? — удивился хозяин паба.
— Ну, десятника, — недовольно пояснил старик. — Не в университете же, по-вашему, учился Йехуда? До нашей шайки он работал башмачником, шил сандалии. Зарабатывал себе на кусок хлеба, даже женился. И тут этот навоз… Откуда взялся римлянин, да еще и декан на пустой улице, где кроме соседа никого не было — так никто и не понял. Вот что ему могло понадобиться в квартале башмачников? Отродясь было так, что калиги легионерам шили при казармах. Но угодил наш башмачник отменно, точно в лоб. И полновесно — на пять лет каторги. Больше я его не видел. Но мне почему-то везло. То есть, со мной ничего не случалось. Жил, как раньше, с грабежами завязал, стал потихоньку торговать — маслины, винцо из-под полы, всякая скобяная мелочь, потом расторговался, открыл пару лавок. В общем, жизнь, как у всех. И тут появился этот, из Назарета, или откуда он там!
Глаза старика вдруг полыхнули злостью, и сам он, казалось, помолодел лет на двадцать сразу.
— В то время каким-то бродячим проповедником никого у нас было не удивить. Шлялись по округе толпами, и каждый второй твердил о Машиахе, о конце света, о пророчествах. Были особенные дураки, которые в открытую призывали резать римлян — и тут же пропадали с концами, но на их месте появлялись новые и новые. Я уже кружку вина боялся выпить — а ну как допьешь до дна, а на дне написано: «Долой римлян!» или «Машиах придет, порядок наведет!» С женой перестал разговаривать, потому что она трещала без умолку, пересказывала сплетни с базара, а где базар, там слухи…
Картафил задумчиво покачал головой.
— Но этот… он был особенным. Никакой не бог, конечно, куда там. Зато вот обаяния в нем было хоть отбавляй, плескало через край. И говорил он всегда спокойно, даже тихо — не орал, слюной не брызгал, не катался по земле, как это делали другие. Даже бороду себе не драл в запале, когда спорил со всякими фарисеями, а ведь они способны камень из себя вывести. Нет, он просто говорил, пару раз даже я слышал краем уха, хоть специально и не прислушивался. Складно у него получалось, будто кирпичик к кирпичику. Захочешь, так не забудешь потом. Понятно, за что его римляне так невзлюбили. Та еще заноза в пятке, от которой надо поскорее избавиться, пока нога цела. Вот они и избавились — привычно, по-своему, по-римски. Я слыхал, этому… — Вечный Жид покривился, и Бриан про себя отметил, что старик старательно избегает произносить имя, — предлагали полное прощение, если он признает божественность цезаря императора. Подумаешь, тоже мне, проблема! Вон, Ионафан, пока был жив, на каждом углу среди бела дня кричал о том, как божественный свет осиял лик императора, и как лично он, Ионафан сын Ицхака, любит римлян. Даже дрался из-за этого не раз, когда его называли «римской подстилкой». Что, отметим, совершенно не мешало ему ночами этих горячо любимых римлян резать сикой, как скот. И проповедник тоже бы не переломился, если бы признал божественность. Но он был не таков…
Агасфер, старый бродяга с молодыми глазами, снова замолчал. Он отхлебнул из кружки и посмотрел на Бриана.
— Таки немного терпения, юноша, и скоро моя история подойдет к концу. В тот самый день я вышел из дома, чтобы починить пару прохудившихся бурдюков. Кожи, чтобы поставить заплатку, не нашлось, и я пошел к знакомому дубильщику. А когда возвращался и уже открывал калитку – увидел весь этот бардак. Ну, про это только ленивый не писал или не снимал кино. Мел Гибсон, например, постарался от души, за обедом лучше не смотреть. Хотя на самом деле все было не так уж страшно. Да, отделали его от души, солдатам только прикажи, им два раза повторять не надо. Скучно, жарко, а тут какое-никакое, а все-таки развлечение. Но особо никто не усердствовал, потому что дисциплина у римлян была что надо. Сказано, что свой столб приговоренный должен тащить сам — значит, будет тащить, и точка. А чтобы тащил своими ногами, нужно, чтобы ходить он мог нормально, не падая через каждые два шага.
У самого моего дома, ни раньше, ни позже, проповедник запнулся и со всего маху приложился об камни, только бревно сбрякало. Кое-как поднялся и попросил пить. Весь этот шалман сопровождался несколькими контуберниями легионеров и центурионом, который был злой, как собака. Очень хорошо его понимаю — оторвали от игры в «дуодецим скрипту» или просто в кости, на улице адово пекло, пылища, толпа каких-то бородатых чужаков, орущих на своем варварском наречии, смутьян, которого надо скорее казнить… А тут еще и заминка на пути. В общем, когда этот… поднялся и попросил воды, центурион заорал на первого попавшегося ему под руку еврея. То есть, конечно же, на меня. «Чего рот раззявил? Тащи воду, дубина!» — по латыни это звучало даже красиво. Я спорить не стал и пошел за водой. Набрал полную кружку и побежал обратно, стараясь не расплескать. Вылетел на улицу, да так неудачно, что снова сбил с ног преступника, который только-только приладил бревно на плечо.
Бриан изумленно молчал.
— Вот и все! — яростно выкрикнул Картафил. — Случайно сбил с ног! Вода, конечно, тоже пролилась, и за это я получил от центуриона палкой. Потом придумали — мол, я отказался дать передохнуть. Какое там «передохнуть»?! Кто я такой, чтобы решать, когда осужденный преступник, которого ведут на казнь, может передохнуть? Я просто сбил его с ног…
— Он что-то сказал? – поинтересовался Бриан, машинально протирая полотенцем стакан.
— Ничего, — уже спокойно ответил старик. — Просто встал и пошел дальше. Тут еще случилась заминка, потому что кто-то из солдат уронил копье, у кого-то порвалась завязка на калиге — короче, контубернии превратились в стадо, и я точно знал, кто тому виной. Да, кстати, именно тогда я услышал, как центурион орет на солдата, называя его «мануанус инферналис» и прочими непотребными словами. И тут я понял, как назову тварь, которая мне докучает.
