…и не будет ли это свинством с её стороны – долбить его расспросами и нравоучениями вместо того, чтобы дать отдохнуть…
…и даже если в душе его снова появилась рана, не зарастёт ли она скорее, если не пытаться её ковырять…
…и вообще, об этом с ним поговорить ещё успеется, правильно?
– Одну историю о неправильном злом короле, неправильном герое, его неправильной возлюбленной… В общем, там все неправильные, но сама история удивительно правильная, – покорно произнесла Ева, по традиции устанавливая планшет в изножье кровати, чтобы нажать на «плэй» и включить «Галаванта». – Сам увидишь.
Как выяснилось позже, внутренний голос её обманывал редко.
Гром грянул ночью.
Ева привычно лежала без сна. Обычно она коротала ночи за чтением или занятиями музыкой, но теперь Дерозе тихо спал в футляре, а его хозяйка валялась на кровати, созерцая потолок. С Гербертом они расстались на клятвенном обещании, что этой ночью некромант ни над чем работать не будет, а немедля отправится спать. Правда, тот на все её настойчивые просьбы отмолчался, но молчание ведь знак согласия, верно? Не может же Герберт оставить все её мольбы без внимания. Если уж действительно её любит. В крайнем случае Ева может пойти и проверить, спит ли он, и устроить втык, если не спит…
Правда, знала бы она ещё, где находится его спальня.
Дверь неожиданно скрипнула. Ева села на постели и увидела, что к ней, каким-то образом дотянувшись до длинной дверной ручки, бесцеремонно проскользнул Мелок.
– Ты ко мне в гости? – сказала она, когда кот вспрыгнул на кровать. – Что, хозяин не гладит?
Тот вместо ответа боднулся ей в руку: на белоснежной морде стыло такое тоскливое выражение, будто Мелок только что чудом сбежал от стаи бешеных псов и искал срочного утешения.
Есть всё же нечто глубоко неправильное в том, что твоему молодому человеку известно местоположение твоей спальни, а тебе его – нет, размышляла Ева, одной ладонью наглаживая молчащего кота по спине, а другой почёсывая за ушком. Как и в том, что вы встречаетесь и живёте вместе, но спите порознь.
То, что ты зомби, а он – твой некромант, на Евин взгляд, смотрелось уже почти естественно.
– И с чего ты так прикипела к этому дурному мальчишке, а? – заметил Мэт, снова возникнув в изножье. – Ума не приложу.
– Свой ум прикладывай к чему угодно другому.
– Зато твой призрак сегодня приятно удивил. Может, лучше в него влюбишься? – Демон сделал вид, что поудобнее усаживается на резной спинке. – Вот уж дивный романтический герой. Ещё и поёт.
– Если ты радуешься, что обрёл родственную душу, вынуждена огорчить: даже если Эльен в самом деле убивал, не думаю, что он получал от этого хоть какое-то удовольствие.
– А, ты о том, что он порой помогал своему господину травить шпионов и убийц, имевших глупость заглянуть к ним на обед? Кстати, чаще в интересах короны, чем с целью самозащиты. Тот господин Рейоль, если ты не знала, заведовал тайной службой Его Величества… Хотя того, кто занимал подобный пост, прикончить желали многие, не отрицаю. – Мэт зевнул, наслаждаясь её замешательством. – Нет, я не об этом, что ты. Просто он на диво здраво рассуждал о смерти, в отличие от твоего обже[3]. Ему не хватает кое-каких фундаментальных знаний о науке, которая в вашем мире чуточку приподняла завесу вселенских тайн, но речь всё равно вышла симпатичная. Даже трогательная в этой его наивности давно ушедшей старины.
– Можно подумать, ты у нас молод.
– Я иду в ногу со временем, как ты могла заметить. Вернее, парю. В Межгранье, как ты поняла, туго с твёрдыми поверхностями. С направлениями, впрочем, тоже.
– Я понимаю Герберта, – не купившись на его обезоруживающе широкую улыбку, сказала Ева, решив оставить переосмысление образа Эльена на потом. – Его род занятий… располагает к подобным мыслям.
– Нет. Просто он глупый маленький мальчик, который лишь начинает учить самый важный для себя урок. – Вертикальные щели зрачков расширились, поглощая окружавшую их мерцающую синь, и вновь, как когда-то давно, в глазах демона Еве открылась пустая вселенская бесконечность. – Не меняется и не увядает лишь то, что не учится и не растёт. Не умирает лишь то, что по-настоящему не живёт. Не ощущает боли лишь то, чему нечего терять, нечего терять лишь тому, что не чувствует вовсе. – Соскользнув с изножья, Мэт подплыл ближе; ладонь Евы давно уже замерла на вздыбившейся шерсти кота, неотрывно следившего за незваным гостем. – Он зовёт себя избранником Смерти, но не постиг пока всей её красоты… Красоты её логики, красоты её схем.
– Схем?..
– Старые травы умирают и гниют, чтобы подпитать собой зелёные побеги. Старые клетки в твоём теле отживают своё и гибнут, чтобы уступить место новым. Если клетка отказывается умирать, она перерождается в опухоль. Эгоизм одной крохотной частички, решившей жить несмотря ни на что, губит весь организм. – Вкрадчивое многоголосье шёлком обволакивало слух, утягивая Еву в бездонную черноту, расстилавшуюся за его глазами. – Твой призрак прав. Смерть – не дефект рода людского, а орудие эволюции. Существование смерти влечёт за собой смену поколений, ваше обновление и перерождение. Старики не занимают место юных, оставляя вам простор для совершенствования. Непрерывное смешение генов, порождающих всё новые и новые сочетания, уход в небытие тех, кто несёт в себе устаревшую кровь и устаревший образ мыслей, – вот что толкает человечество вперёд. Вы даёте жизнь детям, которые будут лучше вас. Новым идеям, которые они смогут впитать. Новым изобретениям, которые облегчат им жизнь. Новому искусству, на котором они смогут взрасти. И уходите, потому что не способны на большее. Но они, которым дана возможность при рождении подняться на ту ступеньку, до которой вы с муками карабкались всю свою жизнь, начать свой путь сразу с неё – смогут. Разве это не прекрасно?
Мелок с шипением вырвался из-под державшей его руки, зрачки Мэта, вновь сузившись, обратились на кота – и Ева, лишь сейчас различив гипнотическую пелену, которая обволокла разум, раздражённо тряхнула головой.
– Скорее цинично, – заметила она ершисто, когда Мелок скрылся за приоткрытой дверью.
– Брось, златовласка. В глубине души ты сознаёшь, что я прав. Вы так часто воспринимаете смерть благом и нормой в том, что не касается гибели тел, но так смехотворно привязаны ко всему материальному. Вы убиваете старые отношения, чтобы вступить в новые. Вы умираете раз за разом, пока живёте. Та, кем ты была десять лет назад, давно исчезла, чтобы уступить место нынешней тебе; ты умрёшь ещё пару лет спустя, чтобы на твоё место пришёл кто-то взрослее и мудрее, и встреться ты в двадцать пять с собой в семнадцать, вы не узнаете друг друга. Смерть освобождает, переворачивает страницы, несёт новизну. Смерть – друг ваш, а не враг. Бояться её может только тот, чьё существование серо, пусто и похоже на плохую бумагу. Кальку, где ничего не нарисовано – лишь просвечивает сквозь нее чернота, ждущая в конце. Закрась её яркими цветами, прими, что всё конечно, цени возможности, которые дарит тебе уже тот факт, что ты появился на свет – и конца будет не разглядеть, и мысли о нём в голову начнут забредать редко, не причиняя дискомфорта. – Когда Мэт вскинул ладонь, Ева решила, что это жест назидания, но нет: достав невесть откуда пилку, он скучающе принялся полировать неестественно блестящие, точно стеклянные ногти. Не длинные, не острые, но этим странным блеском пугавшие не меньше ведьмовских когтей. – Не смерть презренна, а страх перед ней. Существовать вместо того, чтобы жить. Пытаться любой ценой избежать неизбежного. Цепляться за жизнь вместо того, чтобы умереть, исполнив предназначенное, и с готовностью уступить место другим. Можешь так малышу и передать.
Ева смотрела, как пилка ритмично скользит по глянцевитым белым полукружиям.
До недавнего времени она редко задумывалась о собственной смертности. Ей хватало других проблем. К тому же она не могла толком вообразить себе черноту небытия: даже во сне у неё всегда были… ну, сны. Но теперь Ева успела свести с этой чернотой довольно близкое знакомство – в день, когда прибыла в Керфи, и позже, сбежав из замка. И если представить, что это – навсегда, что она не мыслит, не существует, что Евы Нельской больше нет, и лишь её тело под землёй тихо превращается в скелет, как наверняка уже превратилось Лёшкино…
