— Ты помнишь, что если почувствуешь себя дурно, всегда можешь взять перерыв на день или два, остаться дома?

— Я помню, но, право же, в том нет никакой нужды.

— Можешь мне рассказать, каких успехов удалось достичь?

— Боюсь, не могу. Меня не уполномочили отчитываться перед ОГП. Полагаю, ты можешь запросить отчет по служебной линии… — Саша сложила руки в замок и опустила взгляд. — А я просто еще и не все понимаю, что там происходит.

— Да, ты права, разумеется, — сказал Щербатов как можно мягче. — Это мне не следовало смешивать служебные вопросы с личными. Увы, я нередко этим грешу.

— Все так перемешано теперь, — Саша пожала плечами. — И все же дома не хотелось бы говорить о делах, право же.

— Мне тоже. Вот как мы поступим… Тебя на завтра вызвали?

— Как обычно.

— Я отменю. Подождут один день. У меня завтра выходной, пускай и у тебя будет. Помнишь, Вера нам говорила про какой-то удивительный новый балет? Давай наконец посетим его.

— Балет Дягилева! Но туда билетов не достать, верно!

— Не забывай, кто тебя пригласил! — Щербатов широко улыбнулся. — Должны же из моего служебного положения проистекать какие-то преимущества, а не одни только бесконечные обязательства.

***

— Я глубоко сожалею о вашей потере. Прошу вас, примите мои самые искренние соболезнования.

— Вы весьма добры, благодарю вас.

Щербатов приподнял бровь. Кандидатка в невесты, за которой Церковь сулила баснословное приданое, произвела на него впечатление с первой фразы. Щербатов не ожидал такого внимания к его жизненным обстоятельствам. Девицы этого возраста обыкновенно более всего заняты собой.

Вчера он получил от отца Савватия список благотворительных учреждений, которые откроются под патронажем будущей госпожи Щербатовой, если свадьба состоится, и решил, что откажется, только если девица продемонстрирует совершенную неготовность к исполнению обязанностей жены. Ему понравилось, что она согласилась познакомиться с ним в его кабинете в центральном управлении ОГП, что сразу определило деловой характер встречи.

Одета девица была не в монашескую рясу или серое пансионное платье, а в сдержанно-элегантный костюм песочного цвета. Ясное, открытое лицо с правильными чертами, голубые глаза, аккуратно собранные светло-русые волосы. Сложение крепкое, но не плотное, великолепная осанка, изящные тонкие запястья и пальцы. Девушка оказалась чуть старше, чем Щербатов ожидал — ближе к двадцати пяти, чем к двадцати. Звали ее Анастасия Николаевна.

— Гибель Веры Александровны — огромная трагедия не только лично для вас, но и для всех мыслящих русских людей, — сказала девушка. — Ни о чем я так не мечтала в последний год, как о личной встрече с ней.

— Уверен, Вера тоже была бы рада с вами познакомиться. Однако придется вам довольствоваться моим скучным обществом. Прошу вас, расскажите немного о себе.

— Извольте, — Анастасия Николаевна ничуть, кажется, не смутилась. — Я выросла в большой любящей семье. Училась в Екатерининском институте, получила диплом с отличием. В сентябре четырнадцатого года поступила на курсы сестер милосердия военного времени, после служила в тыловых госпиталях. Осенью восемнадцатого мои родители и братья были расстреляны большевиками по списку двухсот трех. Меня не оказалось с ними потому лишь, что я была командирована в отдаленный госпиталь. Монахини из расположенной рядом обители укрыли меня от чекистов. В монастыре был организован лазарет, где мы выхаживали офицеров Добровольческой армии, а пока город находился под красной оккупацией, многих из них спрятали. Я служила под руководством своего духовного отца, бывшего в миру хирургом. Госпиталь работал и по окончании Смуты, так что я продолжила совершенствоваться в сестринском деле, пока отец Савватий не вызвал меня в Москву. Все эти обстоятельства подробно изложены в моем личном деле, вам должны были его уже передать.

Сидя в мягком кресле, девушка не облокачивалась на спинку, а держала спину совершенно прямо. Выглядела, однако, ее поза непринужденной и изящной. Руки спокойно сложены на коленях — при разговоре она не жестикулировала.

— Благодарю вас, вы чрезвычайно обстоятельны, — ответил Щербатов. — Анастасия Николаевна, у вас наверняка ведь есть ко мне вопросы? Я не хотел бы, чтоб между нами оставались недоговоренности. Что вы считаете нужным узнать, прежде чем принять решение?

— Я ценю ваше внимание. Однако я уже все необходимое разузнала и решение свое приняла. Я знаю, вы — человек благородный, посвятивший себя самоотверженному служению Отечеству. Обязанности супруги мне известны, и я готова принять их на себя, если вы сочтете меня достойной. Так что это вы задавайте любые вопросы, я не намерена что бы то ни было скрывать.

— Чему бы вы хотели посвятить свою жизнь после свадьбы?

— Разумеется, первая обязанность жены — рождение и воспитание детей. Можно отталкиваться от британского представления о "королевском долге": рожать до появления двоих здоровых наследников мужского пола. Управление домашним хозяйством, чтобы супругу не приходилось тратить драгоценное время из-за бытовых неурядиц — также моя работа, меня этому учили. Однако к этому одному мои амбиции не сводятся.

— Вы, верно, будете курировать деятельность благотворительных учреждений?

— О, это, право же, пустая формальность. Удовлетворительная работа подобных организаций обеспечивается не парадными визитами, а разветвленной системой всестороннего надзора. У Церкви она есть. А я бы хотела посвятить себя службе в ОГП.

Щербатов посмотрел на девушку с интересом. Разумеется, он ожидал, что Церковь в обмен на щедрые дары потребует новую долю власти. Несмотря на все елейные слова, клирики не подали нищим ни единого сухаря, если таким образом не покупали расширение своего влияния. В юрисдикции Церкви уже находились не только все семейные суды, но и производство по уголовным делам малой тяжести — и она подбиралась к средним. Местная власть, распределение губернских бюджетов, цензура, система образования — во всех этих сферах влияние Церкви росло с каждым днем. Щербатов предполагал, что и в ОГП Церковь попытается внедриться, но чтобы непосредственно через его предполагаемую жену — это оказалось неожиданностью.

— Чем конкретно вы бы хотели заниматься в ОГП? — спросил Щербатов.

— О, я мечтаю продолжить дело Веры Александровны! Для меня многое значит ее проект преобразования человеческой природы.

— В таком случае вам, вероятно известно, что месмерические техники ее надежд не оправдали.

— Потому-то я и надеялась с ней повстречаться! Существуют и другие пути! Понимаете, мой духовный отец... его родных, как и моих, зверски убили большевики, безо всякой вины убили, за одно только благородство происхождения и духа... но этот святой человек не озлобился, он, истинный христианин, ищет способ помочь своим врагам. Он состоит в переписке с одним португальским психиатром. Они обсуждают возможность излечения людей от буйства и излишней жестокости при помощи небольшой хирургической операции на мозге.

Впервые девушка, которую Щербатов счел уже было чем-то вроде грациозной машины, заговорила о том, что волновало ее по-настоящему. Дыхание ее участилось, ноздри затрепетали, тонкая прядка на виске стала влажной от выступившего пота.

— Понимаете, совсем небольшая, практически безопасная операция — и пожизненное исцеление от разрушительного поведения, избавление от дурных наклонностей, становление на путь послушания и смирения! Много быстрее и дешевле, чем красный протокол, может применяться поистине массово. Один врачебный кабинет будет исцелять десятки, сотни человек в день! К тому же операция не калечит ни тела, ни разума, влияет исключительно на злую волю. Ее планируется назвать лейкотомией — разрезом белого вещества. Этот португальский ученый согласен перебраться в Россию, если ему здесь предоставят подопытных. Ну, буйных у нас в избытке.

Щербатов кивнул. Лечебницы для душевнобольных были переполнены даже сильнее, чем все другие учреждения в стране.