Амиров Мирсаяф Масалимович

Перевод с татарского первой и второй книг Г. М. Амировой при участи З. Р. Халитовой,

перевод третьей книги и приложений Г. М. Амировой.

© Татарское книжное издательство, 2013

© Амирова Г. М., Халитова З. Р., пер. с татар., 2013

От автора[1]

Я не историю пишу. И не обычную автобиографию. В этой книге я стараюсь, главным образом, описать детали из пережитого мною самим, а также частично из того, что слышал от своих близких, – детали, обычно не упоминающиеся в исторической литературе и официальных биографиях. Эти записки основаны исключительно на фактическом материале, действительно имевшем место в жизни и оставившем определённый след в моей душе. Пришлось изменить только имена некоторых личностей (и то в редких случаях).

Наше время изменяется, обновляется с быстротой движения кинокадров на экране, поэтому, учитывая, что известная нашему поколению жизнь деревни, присущие ей обычаи, одежда, домашняя утварь, предметы хозяйства могут в недалёком будущем стать далёкой историей, пришлось более подробно останавливаться и на некоторых этнографических деталях.

И ещё хочу заметить: о вчерашнем пишу сегодня. При изложении своих дум и чувств, мыслей, возникших при воспоминании о пережитых когда-то мною событиях, о знакомых мне лицах я не старался строго придерживаться чисто художественного стиля, нередко обращался непосредственно к публицистическим приёмам.

Какой жанр прозы может принять такую «вольность»? По-моему, повесть!.. Правда, в последние годы у нас входит в обыкновение рассматривать повесть как маленький роман. Но такое ограничение было бы неправильным. Как мы видим в истории и современной литературе, в прозе повесть – жанр самых широких возможностей. И она такой и останется. Многосторонняя литературная практика не даст ей сузиться. Надеясь на это, я и определил жанр своей книги как автобиографическую повесть.

В этой книге отображается период моей жизни, который я провёл в родном селе. Продолжается работа над книгой, посвящённой Стерлитамакскому, Аургазинскому, Казанскому периодам.

– Иннэллахо гафуун йохиббаль-гафу!.. Как будет по-татарски?

Одного мальчика спросил мулла – не знает. Другого мальчика спросил – не знает. Третий мальчик тоже не мог сказать.

– Кто может сказать?

Я поднял руку.

– Скажи им!

– Иннэ – в действительности, аллахо – великий Аллах, гафуун – всепрощающий, йохиббе – любит, аль-гафу – того, кто прощает.

– Молодец! А теперь ударь по щеке каждого из этих дубин! Пусть в следующий раз приходят с выученным уроком.

Не рад был, что поднял руку. Стою неподвижно, в растерянности, не зная что делать.

– Выполняй, что велено, Мирсаяф! Чего ждёшь?

Я смотрю на своих товарищей, не осмеливаюсь поднять руку. Вон, первым с краю стоит Габдельхай. Очень смешливый мальчик. Когда он смеётся, кудахчет, как курица. Лучший среди нас ученик по светским наукам и русскому языку. Особенно силён в арифметике. Иногда решает даже такие задачи, которые не может решить и сам учитель. А вот перевести с арабского на татарский такое лёгкое предложение из «Ста и одного хадиса» не может… Рядом с ним – Хусаин. Мой близкий друг. В прошлом году мы с ним вместе поступили в русскую школу. Отправились, взявшись за руки, приняли нас. Ходим. По-русски толком не понимаем, тем не менее очень быстро привыкли, сдружились с русскими ребятами. Они стараются от нас научиться татарскому, мы от них – русскому. Дела начали идти неплохо, только каждый день, перед уходом домой, весь класс стоя учит «славянский». Наш учитель разрешил было нам, татарским мальчикам, не оставаться на этот час, но раз не выгнал, нам уходить не хочется: интересуемся, что это такое – учить «славянский». Все ученики, хором повторяя за учителем, читают какую-то русскую молитву на непонятном для нас церковном языке. При этом хочется ведь и нам присоединиться к ним. И даже не замечаем, как невольно присоединяемся, когда произносят знакомое слово «Аминь». И что ещё страшнее – после окончания чтения все ребята вместе начинают «отгонять мух»[2] – хочется ведь и нам потыкать, подражая им! Сложил я вместе три пальца, чтобы ни один не вылезал – как научил учитель, еле удерживаю правую руку. Так прошла неделя. От русских мальчиков учимся не только играть и бороться, как они, но и разговаривать, и ругаться. Что для нас лучше всего: мы можем в любой день, в любое время выходить и играть на русской улице. А другим мальчишкам-татарам на русской улице без родителей или старшего брата житья нет: обязательно изобьют или камнями закидают. Так же достаётся и русским мальчикам, вышедшим на татарскую улицу. Да, жить в дружбе с русскими мальчишками – это было бы хорошо, только вот тревожит, что как-то поневоле хочется вместе с ними «отгонять мух».

Однажды, накануне воскресенья, с особым усердием провели урок «славянского». Мы, разумеется, хотя сами русской молитвы и не читаем, хотя под конец и не крестимся, стоим вместе со всеми мальчишками. После того, как завершили молитву «Аминем» и перекрестились, все с шумом-гамом вышли на улицу. Спускаемся вдвоём с Хусаином в сторону Агидели, к расположенным пониже татарским улицам. Хусаин почему-то молчалив. И не бежит, размахивая сумкой, как обычно.

– Что с тобой, Хусаин? Отчего приуныл, как человек, уронивший в воду топор?

– Слышь, брат, может рванём подобру-поздорову из этой школы?

Я насторожился.

– Почему?

– Понимаешь, когда русские мальчишки крестятся, чувствую, меня тоже тянет креститься. Еле сдерживаюсь. Терпения нет.

У меня на сердце похолодело. О Боже! Оказывается, не я один – Хусаин тоже…

– Может, смоемся, пока не попали в положение Ахмая? – говорит Хусаин.

– А что с Ахмаем?

– Крестится! И глазом не моргнёт.

– Да что ты?!

– У меня на глазах перекрестился. А сам смеётся. А что, говорит, в этом такого – креститься, если, говорит, не читаешь молитву.

Ахмай – сирота, был на побегушках у более или менее состоятельных людей. По сравнению с нами, он вроде бы и постарше нас на год-другой. Некоторое время, говорят, работал у русских баев. Правда, он – сын нового мусульманина. Впрочем, в отношении веры новые мусульмане ничуть не уступают старым.

– Вот что значит путаться с русскими мальчишками! – сказал я Хусаину. – Значит, завораживают?! Значит, даже не заметишь, как твоя вера белым голубем вылетит изо рта.

Бытовала такая притча: один башкирский мальчик-сирота, говорят, много лет жил среди русских, нанимаясь к русским баям. Когда он вырос, ему пообещали приглянувшуюся ему русскую девушку с условием креститься. Парень согласился. Сколько лет уж, думает он, живу среди русских, даже бисмиллу[3] не произношу, всё равно во мне никакой веры не осталось, наверное, перекрещусь – и всё. Не успел он, говорят, перекреститься, как мусульманская вера в виде белого голубя вылетела у него изо рта. После этого, говорят, как уж ни плакал парень – дело было сделано.