Моя приёмная дочь испортила слезами кучу набросков, но её странный талант сработал. «Аллах посмотрел моими глазами», и всё тут. Слава ей или Аллаху, но я выжил.

Потрясённая своим внезапным успехом медицина не верила глазам и не хотела меня отпускать. Полиция была с ней солидарна, поскольку имела ко мне много вопросов. Полицейские не любят, когда кому-то пускают пулю в сердце прямо в кафе. Это вредит репутации курорта и отпугивает туристов. Я же имел небезосновательные подозрения, что стрелявший вернётся, и не сильно надеялся на защиту полиции. Люди, которые не стесняются палить в людном месте среди бела дня, обычно хорошо мотивированы довести своё дело до конца, а толстый полусонный сержант на стуле у дверей моей палаты не заметил даже, как меня выкрали через окно. Дмитрий выкрал. Первый этаж, решётка символическая, ему надо было только поймать меня снаружи, вывалился я сам.

Дмитрий с Алианой тогда гостили у нас, они к тому времени стали вполне себе прочной парочкой и уже подумывали оформить отношения. Я даже считал, что созрел для внуков, а тут такой пердимонокль. Решили, что он заберёт нас с Нагмой к себе, по крайней мере, пока у неё каникулы. Закрыли дом, поставили на охрану, я закинул деньги на счёт, с которого оплачивается домовладение, Дмитрий тем временем вызвал своего проводника, и мы свалили. Сюда.

***

Димка, мой взрослый сын, выбрал для постоянного проживания этот мир неспроста. Будучи талантливым специалистом по компьютерной безопасности, он контролировал немалую часть здешних сетей, что в насквозь цифровом мегаполисе приносит ощутимые бонусы. Здешний городской конгломерат, единственное на планете город-государство под названием Мегаград, полностью цифровизирован во всех областях быта и экономики. Это имеет хорошие и плохие стороны, но мы долгое время были с хорошей. Дмитрий не афишировал своё существование, предпочитая держать руку на пульсе инкогнито, поэтому жил не в одной из башен «верхнего» города, а в одной из квартир нижнего. Имея чит «бесконечные деньги», выкупил небольшой засранный кондоминиум в непрестижном районе и, сохранив непритязательный внешний вид, переделал его внутри в роскошную трёхэтажную квартиру. С высокими потолками, продуманными интерьерами, навороченными ванными комнатами и автоматической доставкой всего. Там человек десять могли бы жить, не встречаясь неделями, так что отец и младшая сестрёнка его не стеснили.

Проблема оказалась в другом. Я начал стремительно молодеть. Возможно, это стало следствием такой оригинальной инъекции ихора, возможно — Нагма перестаралась, меня спасая, возможно — Мультиверсум так странно отреагировал на мой панический сигнал «Жить хочу!», а скорее всего, все факторы совпали в идиотской синергии.

Когда меня незамысловато застрелили в кафе, мне было за полтинник, выглядел я на сорок, чувствовал себя на тридцать пять. Ихор — отличная штука, если не пытаться запихать его себе в аорту вместе с упаковкой. Я был вдовец, военный врач в длительном отпуске, имеющий двадцатилетнего сына, с которым у нас выстроились сложные, но неплохие отношения, и двенадцатилетнюю приёмную дочь — совершенно очаровательное существо, полное таланта, позитива и обаяния. Меня всё устраивало, кроме разве что того, что любая женщина, с которой я вступал в ни к чему не обязывающую интимную связь, вскоре непременно приходила к решению меня на себе женить. Будучи отцом-одиночкой, ежедневно возящим ребёнка в школу и честно посещающим родительские собрания, я считался лицензированным объектом охоты для всех разведёнок средних лет и не слишком почтенных возрастом вдов. Даже в небольшом приморском городишке, оказывается, до чёрта одиноких женщин. Войны порождают гендерный дисбаланс. Моложавый военный пенсионер, которым я там числился, не бедный, любящий детей, имеющий собственный дом и не имеющий при этом жены представлялся дамам идеальной партией. Но это мелкая неприятность по сравнению с тем, чтобы за пару месяцев потерять лет двадцать-двадцать пять физического возраста.

Многие хотели бы помолодеть. Было время, когда я и сам был готов что угодно отдать за это. Но уменьшаться, теряя мышечную массу и объём мозга, взамен получая гормональный шторм и прыщи — паршивое удовольствие. Клянусь мудями шайтана, у меня появились прыщи! И я ничего не мог с ними поделать, потому что мой талант сжимался вместе со мной, пока не превратился в ничто. Наверное, Мироздание перестало узнавать меня в этом прыщавом пацане и дарить мне свои референсы. Или, как говорит Нагма: «Аллах не хочет смотреть твоими глазами».

Какое-то время я всерьёз боялся, что сначала помолодею до памперсов, а потом распадусь на яйцеклетку и сперматозоид, но где-то годах на пятнадцати-шестнадцати процесс прекратился. Что дальше? Понятия не имею. Может быть, я буду взрослеть естественным путём. Может быть, однажды постарею так же бурно и стремительно, как помолодел. А может быть, упаси Ктулху, останусь подростком навсегда. Вот это был бы настоящий кошмар.

Подростком быть отвратительно, даже если он настоящий, «естественного созревания». Растущий организм таращит от гормонов, психика (вторичное проявление гормональных реакций) пускается во все тяжкие, скача мячиком от эйфории к депрессии и обратно, от тела хрен поймёшь, чего ожидать — не то усов, не то ночных поллюций, да и социальный статус самый говённый, который только может быть. Уже не ребёнок, вызывающий умиление и желание защитить, и ещё не взрослый, с которым надо считаться. Ах, да. Либидо. Не забудьте про либидо. Яйца пухнут от желания, член встаёт даже на тень гитары на стене, но сверстницам не до секса, их таращит пубертатными психозами, а к женщинам постарше ты не знаешь, как подойти. Кроме того, никак не можешь решить, что сильнее — желание секса или страх опозориться.

Оказывается, иметь при этом взрослый жизненный опыт ничуть не лучше. Хуже. Потому что гормоны сильнее разума. Будучи подростком в первый раз, я был обычный дурак. Не понимал, что творю. Не осознавал стыд и позор происходящего. Не замечал, каким идиотом выгляжу. Питал дурацкие надежды невесть на что. Верил в простые решения. Мечтал о светлом будущем.

Сейчас я одновременно думаю яйцами, понимаю, что думаю яйцами, и с ужасом осознаю, что яйца безнадёжно доминируют. В первый раз я хотя бы не знал, что бывает по-другому.

Теперь знаю.

А толку чуть.

Я бродил по квартире Дмитрия и с отвращением понимал, что он и Алька чем дальше, тем чаще воспринимают меня, как шестнадцатилетку. Выслушивают снисходительно, кивают — и забывают. И я их отчасти понимаю. Сложно воспринимать всерьёз того, кто выглядит как подросток и ведёт себя как подросток. То есть, например, не может оторвать глаз от выходящей из душа Алианы, откровенно пренебрегающей в такие моменты бельём. Я видел её голой не раз, в конце концов, я врач. Но раньше мне никогда не приходилась при этом срочно опускать полы рубашки пониже.

Если бы не это, может быть, ничего бы и не случилось. Может быть, мой сын меня бы послушал. Внял аргументам о том, что неуязвимых не бывает. Что он зря считает себя всемогущим невидимкой. Что какой бы он ни был крутой хакер, кончается это всегда одним и тем же — стучать будут не в порты сервера, а сначала в дверь, потом в морду.

— Что ты понимаешь в портах! — смеялся Дмитрий.

Идиотизм — он одновременно воспринимал меня слишком старым, чтобы разбираться в сетях, и слишком молодым чтобы ко мне прислушаться.

— Я ни черта не понимаю в сетях, если речь не идёт о ловле рыбы, — соглашался я. — Но я понимаю в спецслужбах. Они не такие тупые, как ты думаешь. А ты насрал в суп сразу двум: нашей Конторе и здешней, которая не знаю, как называется.

— Никак, — отмахивается Дмитрий. — Тут есть гвардия и есть полиция, остальное решают алгоритмы, а значит, я!

— Если ты не знаешь, как она называется, это не значит, что её нет. Это значит, что она очень хороша.