Проснулась я рано – в семь часов утра. Резво вскочила с кровати, не заметив, какое тёплое солнце тянет свои лучи через тонкие стёкла окна. У меня сохранилась дурная привычка держать полотна под кроватью: задержав дыхание, чтобы не вдохнуть пыль, я достала холст, размером с человеческое туловище. Сидя на полу, я закрепила полотно на обратной стороне подрамника. Белый коврик с чёрными витиеватыми рисунками сжался в гармошку из-за того, что я беспрерывно меняла своё положение. Мне не терпелось взяться за работу. Точнее, я боялась, что живость образа успеет ускользнуть из моей памяти.

Теперь же, сидя перед холстом, я одной рукой держу бокал с водой (у меня своеобразный подход к ежедневному потреблению жидкости), а другой – намечаю щедро разведённой краской телесного цвета лицо и шею.

Я могла бы нарисовать его карандашами, но мне захотелось выполнить изображение таким же расплывчатым, каким оно было во сне. Не могу похвастаться большим количеством портретов маслом, поэтому лессировочных масляных красок у меня не нашлось, хотя они помогли бы сэкономить материал.

Отпиваю безвкусную воду и недовольно морщу нос от прохлады жидкости.

Справа от меня стоит небольшой стеклянный столик, на котором расположились кисти, растворитель, деревянная палитра с нанесённым маслом и зелёная пластиковая бутылка с водой. От одного её вида мне стало тошно, и я добавила к ней в пару бокал. Эти ребята ещё пригодятся мне для мытья кистей. Не пропадать же добру! Пройдясь взглядом по полу, не замечаю ни единой тряпочки. Мой взор оценивающе осматривает сбитое за ночь постельное бельё. Жизнь такова, что порой приходится чем-то жертвовать, но поступить столь жестоко с собственной кроватью я не могу, так что придется вытирать влажные кисти об пижаму. Я же говорила, что очень торопилась, вот и доказательство – сиреневые пижамные штаны и растянутая фиолетовая футболка всё ещё на мне. Единственное, на что меня хватило – убрать длинные волосы в пучок на затылке.

Говорят, что мольберт позволяет тонко заметить недочеты в работе, но я продвинулась еще дальше: частенько использую эту многофункциональную подставку в качестве вешалки для вещей. Теперь даже непривычно видеть на мольберте холст.

На коленях примостился мастихин: им обычно снимают излишки краски, но я же хочу сделать мазки более объёмными, а именно – сделать прическу такой же фактурной. Во сне я очень хотела погладить его лохматую шевелюру.

Лёгкий свет плавно ложится на мольберт, уличная какофония просачивается через приоткрытое окно.

Мой сон не был наполнен заумным сюжетом, он увлёк меня своим героем. Мы бездумно брели по пустому скверу, пока небо насыщалось рассветом. Розовые облака громоздились друг на друга, осенняя свежесть сплетала наши замёрзшие пальцы. Он был выше меня примерно на полголовы, его взлохмаченные каштановые волосы трепал ветер, а серые глаза постоянно смотрели куда-то вперёд, но никак не на меня. Время от времени он, как бы невзначай, притягивал за руку к себе и крепко сжимал меня в объятиях. Мы всё время молчали – не хотелось нарушать идиллию.

В жизни я его не знала, моя память упорно отказывалась сотрудничать.

Мысли унеслись настолько далеко, что я и не заметила, как долго расфокусировано гляжу на монстеру, неловко устроившуюся в углу, рядом с окном.

Зря я повернулась к окну: рабочий стол чуть ли не визжал, призывая меня к благоразумию и спасательной уборке. Не заправленная кровать давно смирилась с тщетностью уговоров, поэтому выжидала вечера, когда я снова обращусь к ней.

Живот сдавило от голода. Наверное, время близится к обеденному. Поворачиваюсь к полотну и откладываю кисть.

Он все так же отводит взгляд куда-то в сторону, стоя вполоборота и выставляя напоказ мягкую скулу, покрытую еле заметным румянцем. Я никогда не любила рисовать одежду, поэтому его чёрный свитер обрезается чуть ниже плеч. Тёплый серо-изумрудный фон подсвечивает пестроту серебряных глаз. Уголок губ сгибается в мирной улыбке.

***

«Мы выступаем в «Церкви». 18:00. Я жду тебя.»

Закатываю глаза и кладу телефон экраном в стол.

Намёки – удобная вещь, если окружающие способны их понимать. Адам такой чертой похвастаться не может: я вторую неделю отвергаю (игнорирую) его предложения встречи «сверх нормы», но он не сдаётся.

Достаю из холодильника молоко и принимаюсь варить овсянку.

Мы с Адамом обедаем каждую пятницу в кофейне в центре города. Точнее, он берёт себе по два, а то и три сэндвича, а я ем венские вафли с фруктами. Его друг, Макс, зовет нас извращенцами: «Как можно есть каждый раз одно и то же!», – не устаёт восклицать он. Привычка сидеть в этом кафе осталась у нас еще после неудавшейся попытки завязать романтические отношения. Теперь это – жалкая попытка поддерживать дружбу. Еще я правда люблю вафли.

Помешиваю овсянку деревянной ложкой, роняю щепотку соли и немного сахара в кастрюльку.

Когда проводишь время вне дома – день проносится, будто ты сразу проснулся вечером. Моя встреча с лучшей подругой была первым порывом запереться дома и никуда не выходить. Не хочу драматизировать, но моё творчество никогда её не впечатляло. Точнее, её едва ли интересует моя жизнь. Посплетничать на тему неудачно подобранного оттенка помады её одногруппницы? Дана – вся внимание. Слухи об очередной интрижке одного из друзей Адама? Дана первая обо всем узнает. Появилась новая добавка в кофейне неподалеку? Дана обязана заглянуть туда, чтобы позже рассказать, какие там цены.

– Так чем ты занималась в последнее время? – лениво потягивая молочный коктейль из трубочки, спрашивает Дана.

– Всё как обычно: занятия в библиотеке, рисование… Кстати, написала одну картину, мне приснился довольно необычный сон, там…

– Ты только посмотри, – всё её лицо морщится в одно неприятное выражение лица, полное отвращения. Взгляд направлен куда-то за мной.

Я оборачиваюсь: к барной стойке подошла наша бывшая одноклассница.

– Интересно, она слышала, что юбки до колена уже не в моде? – придирчивый голос Даны раздражает мои уши.

– Говорит человек, фанатеющий от кафе в стиле ресторанов Америки 80-х… – подруга возмутилась тем, что я не поддержала её замечание, – знаешь, у меня от этой чёрно-белой плитки на полу уже в глазах рябит, а твой молочный коктейль… Ничего более клишированного и не придумаешь.

Дана фыркает и откидывается на спинку кожаного красного диванчика:

– А ты как всегда зануда.

Зазвенел колокольчик над входной дверью, и я вновь повернулась назад. Жанна ушла.

За весь вечер я больше ни разу не вернулась к разговору о своей картине. Пока Дана рассказывала о планах на выходные её семьи, я в голове проматывала возможные варианты изменения времяпрепровождения. Я могла бы подойти к Жанне, спросить, чем она сейчас занимается. Мы бы разговорились, и Дана, надувшись, прошмыгнула бы мимо нас, сделав вид, что у неё есть дела поважнее, чем выжидать меня. Потом мы с Жанной заказали бы картошку фри, я бы узнала, что она сейчас читает. Ещё со школьных времен помню, как она все перемены пряталась за очередным томом. Может, я рассказала бы ей о своей картине. Она бы точно захотела её увидеть, мы бы пошли ко мне домой, и я бы заварила чай, а мольберт стоял бы прямо перед нами, отвлекая наше внимание от кружек…

Но это всё – лишь фантазии.

Давно я не укладывалась спать так рано: на часах одиннадцать часов вечера, я тороплюсь сомкнуть веки, чтобы побыстрее забыть этот день, полный недоразумений. Перед тем, как лечь, я ответила Адаму, что весь день была занята. Стала чувствовать себя ещё более неловко. Провалилась в сон под внимательным взглядом любопытных глаз.

***

Что может быть хуже трезвона будильника, пронизывающего тело словно током? Просыпаться раньше нужного времени.

– Ты даже не представляешь, какая у меня новость, – возбуждённый голос Даны громко бьёт в ухо.

Было довольно неловко говорить с ней после вчерашнего. Не обидчивая и не злопамятная. Достоинство?