Если эти слова ранили ее сына, то полумрак помог ему скрыть эмоции. Он подошел к матери, и, легко коснувшись рукой ее плеча, произнес:

− Ну, я нисколько не сомневаюсь что ты права во всем. И так как у меня нет намерения просить ее стать моей женой, то поверь, что я вполне равнодушен, говоря о ней. Я предполагаю, что у этой девушки есть недостатки — возможно, ей не хватает материнской заботы, — и я только хочу, чтобы ты была готова стать ей другом, в случае, если он ей понадобится. И, Фанни, — сказал он твердо, — я верю, что у тебя достаточно деликатности, чтобы понять, что, оскорбляя мисс Хейл, ты также оскорбляешь и меня, когда предполагаешь, что у меня есть еще причина, кроме упомянутой, просить тебя и маму оказать ей самое доброе внимание. Думаю, мисс Хейл такое предположение просто возмутило бы.

− Я не могу забыть ее гордость, — сказала миссис Торнтон. — Я буду ее другом, если нужно, по твоей просьбе, Джон. Я была бы другом самой Иезавели,^[13] если бы ты попросил меня. Но эта девушка, которая воротит свой нос от нас всех, которая воротит свой нос от тебя…

− Нет, мама. Мне еще не доводилось стать объектом ее презрения.

− Презрения! — миссис Торнтон выразительно фыркнула. — Перестань говорить о мисс Хейл, Джон, если мне придется быть доброй к ней. Когда я разговариваю с ней, я не знаю, люблю я ее или нет, но когда я думаю о ней или слышу, как ты говоришь о ней, я ненавижу ее. Я представляю, как она важничала перед тобой, как будто ты сам рассказал мне об этом.

− А если у нее… — начал он, затем помолчал мгновение и продолжил: − Я не мальчик, чтобы бояться гордого взгляда женщины или проявлять интерес к той, кто не уважает меня и мои взгляды. Я могу лишь посмеяться над этим!

− Конечно! И над ней тоже, с ее прекрасными идеями и высокомерными манерами!

− Мне только интересно, почему вы так много говорите о ней, — сказала Фанни. — Я уже устала от этой темы.

− Ну что ж! — сказал ее брат, скрывая огорчение. — Поговорим о чем-нибудь приятном. Что там слышно насчет забастовки?

− Рабочие действительно оставили станки? — спросила миссис Торнтон, проявляя живой интерес.

− Люди Хэмпера бастуют. Мои доработают эту неделю, так как боятся штрафа за разрыв контракта, который я подписал с каждым из них.

− Издержки окажутся больше, чем стоят сами рабочие — куча неблагодарных ничтожеств! — ответила его мать.

− Несомненно. Но я покажу им, как я держу свое слово и как, я полагаю, они должны держать свое. К тому времени они будут знать мое решение. Люди Сликсона ушли, вполне уверенные, что он не станет их штрафовать. Мы — на грани забастовки, мама.

− Я надеюсь, что в работе не так много заказов.

− Само собой. И они это знают. Но они не все понимают, хотя думают, что понимают.

− Что ты имеешь в виду, Джон?

Принесли свечи, Фанни занялась своей бесконечной вышивкой, над которой она зевала, время от времени откидываясь на спинку стула и глядя в пустоту.

− Ну, — продолжил он, — американцы поставляют свою пряжу на мировой рынок, так что у нас только один шанс — выпускать ее по более низким ценам. Если мы этого не сделаем, мы можем сразу закрываться, — и рабочие и хозяева окажутся на улице. И все же, эти глупцы требуют, чтобы мы вернулись к ценам трехлетней давности — некоторые из их лидеров ссылаются теперь на цены Дикинсона — хотя они, так же, как и мы, знают, что если учесть все придуманные Дикинсоном штрафы, то их жалованье станет меньше, чем наше. Честное слово, мама, я бы хотел, чтобы старые законы против рабочих союзов были в силе. Ужасно думать, что наши глупцы — невежественные упрямцы — объединяются для того, чтобы управлять богатством тех, кто отдает делу всю мудрость, знания и опыт, кто ночей не спит ради общего блага. Они полагают — нам следует пойти подобострастно и кротко просить руководителя союза ткачей быть таким добрым и предоставить нам работников по их же собственной цене. У них не хватает здравого смысла понять, что если мы не получим достаточно прибыли, чтобы компенсировать нам наши убытки здесь, в Англии, тогда нам придется перебираться в какую-то другую страну. И что из-за внутренней и иностранной конкуренции никто из нас, похоже, не заработает сейчас достаточно прибыли. Мы можем быть благодарны, если получим ее через несколько лет.

− Разве ты не можешь привезти людей из Ирландии? Я бы не держала таких рабочих и дня. Я бы проучила их, если бы была хозяином и могла нанимать тех, кто мне нравится.

− Да! Я так и сделаю, если забастовка затянется. Будут проблемы и расходы, и, боюсь, будет опасно. Но я, скорее, привезу ирландцев, чем уступлю.

− Для этого понадобятся дополнительные средства. Я сожалею, что мы устраиваем прием в этот раз.

− Как и я, но не из-за расходов, а потому, что мне приходится много об этом думать и совершать много непредвиденных визитов. Но нам нужно пригласить мистера Хорсфолла: он ненадолго приехал в Милтон. Что касается остальных, мы обязаны пригласить их, и это только одна проблема.

Он продолжил беспокойно ходить по комнате, больше не говоря ни слова, но лишь время от времени глубоко вздыхая, будто пытаясь отбросить какие-то беспокойные мысли. Фанни задала матери бесчисленное количество незначительных вопросов, не имеющих ничего общего с темой, которая сейчас занимала внимание миссис Торнтон. На свои вопросы Фанни получила много коротких ответов. Она была рада, когда в 10 часов слуги пришли к молитве. Ее мать всегда читала молитву и главу из Библии. Когда молитвы были закончены, миссис Торнтон пожелала сыну доброй ночи, посмотрев на него своим долгим пристальным взглядом, в котором не было нежности, что наполняла ее сердце, но было благословение. Мистер Торнтон продолжил свою прогулку по комнате. Все его деловые планы были неосуществимы из-за этой приближающейся забастовки. Перспективы, ради осуществления которых он потратил много беспокойных часов, теперь превратились в ничто из-за безумной глупости, что больше отразится на рабочих, чем на нем. Но никто не может предотвратить тот вред, который они сами себе наносят. И они еще считают себя вправе указывать хозяевам, как распоряжаться капиталом! Хэмпер сказал, что если разорится из-за забастовки, то начнет жизнь снова, и его единственным утешением будет мысль, что те, кто довел его до этого, находятся в худшем положении, чем он сам. У него есть и руки, и голова, а у них — только руки. И если они всполошили рынок, то все последствия обрушатся на них. Но эта мысль не утешала мистера Торнтона. Месть не доставит ему удовольствия. Он ценил положение, которое заработал своим потом, и остро чувствовал, что оно находится под угрозой из-за невежества или глупости других, — так остро, что просто не думал о будущем, пока еще мог бороться. Он прохаживался туда-сюда, скрипя зубами. Пробило два часа. Свечи догорали. Он зажег еще свечу, бормоча про себя:

− Раз и навсегда они узнают, с кем имеют дело. Я даю им две недели, не больше. Если они не исцелятся от своего безумства к концу этого срока, я привезу рабочих из Ирландии. Я знаю — это дело рук Сликсона, будь он проклят со своими уловками! Он полагал, что у него излишки товара, поэтому он уступил сначала, когда делегация пришла к нему, и только укрепил их в их глупости, как и намеревался сделать. Вот откуда это пошло.

Глава XIX

Визит ангела

«Как ангелы в каких-то ярких снах

К душе твоей взывают,

Так мысли странные у нас

Порою возникают».

Генри Воэн

Миссис Хейл была чрезвычайно возбуждена мыслью о предстоящем приеме у Торнтонов. Она вникала во все подробности, как простодушный маленький ребенок, который хочет предугадать все удовольствия заранее. Но монотонность жизни часто превращает больных в детей, они теряют чувство реальности, и каждый из них верит, что стены и занавеси, которые запирают их в маленьком мире, скрывают от них нечто большое и чудесное. Кроме того, миссис Хейл была тщеславна, как девочка. Став женой бедного священника, она не раз была вынуждена смирять свое тщеславие, однако так и не смогла подавить его до конца. Ей нравилось воображать, как Маргарет будет блистать на приеме, и обсуждать все детали туалета с таким беспокойством, что это забавляло Маргарет, привыкшей к изысканному обществу на Харли-стрит. Маргарет чувствовала себя гораздо более спокойно и свободно, готовясь к приему, нежели ее мать, проведшая без малого двадцать пять лет в Хелстоне.