Да, да! Он мысленно покупал отель в Пасси, машину последней марки, улыбки балерин в Гран-Казино… Есть такие странные люди. Они делают шикарные кареты из своих собственных видений, и те везут их прямехонько в ад. Под его кушеткой была спрятана квадратная бутылка, и он поднимал тосты за обезьяну, за то время, которое он будет проводить в Париже. Слишком частые тосты, на мой взгляд…

Обезьяна очень быстро научилась всяким проделкам. Она оказалась отличной подражательницей. Каждый раз, когда я приплывал на веслах к бунгало Лезо, француз приводил это животное, целиком покрытое шерстью, чтобы я по достоинству оценил его проделки. Это не нравилось мне. Нет! Аплодисментов не было за все их выступления… Я сказал об этом Лезо, но он начал издеваться надо мной.

— Ах, бедный старый идиот! — кричал он. — Ах, старый ловец обезьян! Подожди немного! Профессор Лезо и его ученый орангутанг с пятью тысячами франков в неделю! В Париже, в кафе «Примероз», я буду иногда думать о вас, старый дурак, на пакостных берегах Самарахана…

Он становился сумасшедшим в буквальном смысле слова, этот Лезо, когда начинал бредить тем прекрасным временем, которое будет проводить на парижских бульварах. Он пил — как он пил, черт подери! Он уже видел себя важно прогуливающимся по всей Европе со своей ученой обезьяной, приносящей ему бешеные деньги. Он был сумасшедшим, этот Лезо! И я думаю, что орангутанг тоже начинал находить его таковым. Он сидел рядом с Лезо и шевелил своими бедными мозгами, чтобы понять, почему его хозяин так возбужден. Животное не знало о мечте месье Пьера Лезо. Нет, мой друг! Оно не знало, что француз собирается построить пьедестал на его мудрости, чтобы, взобравшись на него, посылать поцелуи Млечному Пути… Это был простой провинциальный орангутанг из джунглей Калимантана, и он не знал, что существуют пресыщенные бездельники, готовые платить тысячи марок в неделю, дабы видеть, как он погружает свою сизую морду в кружку с пивом или прикуривает сигару. Черт побери, это делает меня больным!

Но вот однажды обезьяна стала дуться, капризничать и отказываться делать что-либо из того, чему учил ее француз. Я думаю, в этот день Лезо был особенно навеселе. Животное сердилось, а француз поднимал тосты за свои видения. Обезьяна перевернула ящики с образцами, ворчала и капризничала. Лезо пришел в бешенство. Он видел, как бульвары, отель в Пасси, улыбки балерин, кафе «Примероз» исчезают в призрачной дымке, — и все из-за капризов какой-то ничтожной обезьяны. И хотя он и так был почти сумасшедшим, он сделал еще кое-что…

Голубые глубины джунглей, казалось, затрепетали, когда Шрайбер перестал рассказывать и задумался, прислушиваясь к звукам, льющимся из бунгало. Было что-то магическое в вязкой теплоте ночи. Она едва касалась нас своими таинственными, как дыхание зачарованной женщины, крыльями. Она подстерегала снаружи, одинокая, удивленная, любопытная, с широко раскрытыми глазами…

— На него, должно быть, нашел очередной приступ безумия, — продолжал Шрайбер. — Самарахан протекал совсем рядом с бунгало Лезо, а в том месте, надо заметить, река полна жизни. Крокодилы, грязные, отвратительные, с корявыми чешуйчатыми спинами, спали там целыми днями. Уф! Меня приводят в ужас эти ископаемые рептилии, эти выходцы из мезозоя, как пришельцы из глубин космоса, с которыми у нас нет ничего общего и никогда не будет…

— И тогда? — спросил я. — Что же произошло тогда?

Ночь прислушивалась к рассказу. Даже воркотня узников Шрайбера стихла и стала едва слышным шепотом.

— Тогда, — повторил натуралист, — Пьер Лезо дал орангутангу урок послушания: он привязал несчастное животное к стволу дерева около илистого берега… Да, около тех самых вонючих и вязких берегов, пахнущих болотом… А сам растянулся на веранде бунгало с винчестером на коленях…

Орангутанг плакал, а Лезо смеялся. Орангутанг рыдал, как человек, не переставая. Затем закричал от ужаса. Кусок грязи пришел в движение, и большая обезьяна испугалась, очень испугалась… Вам знаком холодный взгляд крокодила? Это — лед. Это — взгляд акулы-людоеда. Ни у какого другого животного нет такого холодного взгляда… Акула? Нет! У акулы воинственный взгляд. Крокодил не воюет. Он ждет, когда к нему придут все козыри. Это — демон!

Обезьяна, которую привязал Лезо, привлекла внимание одного из них, самого большого. Своим хныканьем орангутанг имел несчастье дать понять ему, что он целиком в его власти. Вы понимаете?

Крокодил ждал добычу в течение часа, двух, трех часов. Он опасался ловушки. Лезо со своей стороны был тоже терпелив. Он показывал обезьяне, какие они злые, эти типы, что приезжают из Европы за деньгами. Наконец крокодил сбросил с себя ил, чтобы лучше видеть, и орангутанг отчаянно завизжал, умоляя на своем обезьяньем языке простить его. Он орал изо всех сил, он плакал, говоря, что научится чему угодно, если Лезо придет ему на помощь. Но Лезо лишь улыбался и не двигался с места… Дурак был этот Лезо!

Крокодил вылез из тины и посмотрел на обезьяну как на добычу, и орангутанг затрясся всем своим телом. Мне так потом рассказывал, бравируя, Лезо. Он смеялся, говоря, что обезьяна с ног до головы покрыла его ругательствами, когда крокодил резким движением смахнул с глаз воду и вылез на берег. Его холодный взгляд гипнотизировал обезьяну. Она визжала и умоляла Лезо, и это придало крокодилу смелости. Он устремился к дереву. Но Пьер был тоже начеку и давно ждал этого момента. И когда крокодил раскрыл пасть, Пьер Лезо быстро вскинул ружье: он не хотел лишаться своего будущего. Пуля попала крокодилу в глаз, и бронированное чудовище с тяжелым плеском рухнуло в тину и забилось в предсмертных судорогах, обдав обезьяну грязью и илом…

Теперь вы видите, что за человек был этот Лезо?

На другой день, когда я приплыл навестить его, он мне все это с подробностями изложил и потом долго смеялся. Я едва не набил морду этому самоуверенному сопляку! А бедная обезьяна так боялась, так боялась, что Лезо снова подвергнет ее этой пытке, что услужливо суетилась вокруг меня и, как заводной манекен, показывала все, чему ее обучил Лезо. Это омерзительно! Готов держать пари, не одну ночь ей снился леденящий взгляд крокодила, и каждый раз, когда хозяин смотрел на нее, по шкуре животного пробегала нервная дрожь. Она дрожала так, будто у нее после долгой болезни наступил кризис… Крокодил подстерегал ее три часа. Вы понимаете?!

— Посмотрите на него! — кричал француз. — Он больше не капризничает! Я его обуздал. Сюда! — тявкнул Лезо, обращаясь к орангутангу. — Принеси мне бутылку!

И надо было видеть, как обезьяна бросилась ее искать! Она побежала так, словно для нее это был вопрос жизни и смерти, и мне кажется, что именно так она и думала. А Лезо корчился от смеха, паясничал и клялся, что взгляд крокодила — лучшая в мире плеть…

— На следующей неделе я повезу ее в Сингапур, — орал Лезо, — там сяду на пароход до Коломбо, затем морским почтово-пассажирским до Парижа… Пять тысяч франков в неделю! Вы еще прочтете обо мне! Да! Вы узнаете много интересного о Пьере Лезо, пардон, профессоре Пьере Лезо и его ученой обезьяне…

Шрайбер сделал паузу в своем рассказе. Ветер, прилетевший с Целебесского моря, заполнил собой джунгли, качнул вершины пальм, с громовым шумом, как будто впереди продирался сквозь лес полк кирасир, ринулся сквозь заросли на поляну фикусов, проскочил поляну и умер на аллее, оставив место той особенной тишине, которая царапает нервы. Казалось, ночь напрягает слух, чтобы подстеречь нечто, и знает, что оно не замедлит явиться.

— Продолжайте же, — с нетерпением попросил я. — Рассказывайте, что было дальше?

— Дальше?.. Четыре дня спустя, — вновь начал Шрайбер, — я спустился на лодке по Самарахану к Лезо. Как обычно, позвал хозяина, но не получил ответа. «Наверное, он в лесу, — подумал я, — пойду-ка в дом и дождусь его там»… Было чертовски жарко — Самарахан не дачное место. Нет! Совсем не дачное…