Одним из важнейших представителей группы алкалоидов является хинин. Он содержится в коре около 40 видов древесных растений. Наибольшее значение из этих деревьев имеет цинхона Леджера. В 1865 году голландцы купили у английского купца Чарльза Леджера большую партию семян хинного дерева. При их ботаническом изучении был выделен особенно целебный вид, названный в честь обладателя семян. В отличие от других видов хинного дерева цинхона Леджера содержит в коре наибольшее количество алкалоидов (12–20 %), причем на долю хинина приходится большая часть суммы (до 13 %). По этой причине цинхона Леджера и получила широкое распространение в культуре.

Первоначально использование хинина для лечения малярии было основано на чисто эмпирических посылках: люди не знали причины, вызывающей это ужасное заболевание. Только в 1880 году в крови. больных людей было обнаружено присутствие возбудителя малярии. Спустя 11 лет (в 1891 году) Д. Л. Романовский написал докторскую диссертацию, в которой было показано, что хинин может убивать малярийных плазмодиев в крови человека. Благодаря этим исследованиям хинин прочно вошел в научную медицину как надежное противомалярийное средство. Кроме того, соли хинина, чаще всего гидрохлорид, назначают в акушерской практике для возбуждения и усиления родовой активности.

В марте 1942 года Ява была оккупирована Японией. Это привело к резкому сокращению поступления коры хинного дерева на мировой рынок… В те времена медики не имели в своем распоряжении других эффективных средств борьбы с малярией. Вот почему в разных странах во время второй мировой войны широким фронтом развернулись исследования по синтезу заменителей хинина. Эти исследования завершились полным успехом. В 1944 году удалось осуществить синтез хинина, а затем еще ряда веществ, обладающих антималярийной активностью. После этого цены на естественное сырье упали, в связи с чем многие плантации хинного дерева были заброшены.

В настоящее время хинное дерево в основном культивируется на Яве, где производится до 90 % общей мировой продукции натурального хинина, и в Индии, дающей остальные 10 %. На родине хинного дерева плантации незначительны. Добыча же коры дикорастущих растений в девственных горных лесах Перу все более и более сокращается и близка к прекращению.

…Поистине удивительная судьба у хинного дерева. Когда-то оно хранило великую тайну индейцев. Ради добычи его семян снаряжались военные корабли. Целебная кора спасла от неминуемой смерти тысячи и тысячи людей. И хотя сегодня площади под плантациями хинного дерева резко сократились, благодарное человечество никогда не забудет зеленого друга. Хинное дерево стало символом Перу, оно изображено на государственном гербе этой страны.

Евгений Кузьмин

И УВИДИТ ЦВЕТУЩИЙ САМШИТ

Очерк

Фото автора

— Колыбель из самшита сулит долгую и счастливую жизнь младенцу — так испокон веков считают у нас в Азербайджане. Вот эти колыбели можно назвать родственницами, — заметив наш интерес, поясняет Кямал Кахраманович Алиев, директор самого южного в республике Астаринского историко-краеведческого музея. — Та, что побольше, спустилась из высокогорного села Сым. Недавно ее подарил к открытию музея один из старейших людей Азербайджана, — Алиев выдержал паузу. — Современник Толстого… Шири Салаев. Говорят, без дела Шири и сейчас не сидит…

— А кто эту смастерил? — я показал на крохотную колыбельку, приютившуюся возле своей более солидной «родственницы».

— Младший сын дедушки Шири Салаева — Таманулла.

— Едем, — сказал я моему другу Вагифу Рустамову, знатоку народных обычаев и ремесел. — Едем к Салаевым!

Собственно, Вагифа не надо было уговаривать: это он «открыл» династию Салаевых и, желая убедить меня, что мастера они непревзойденные, привел в музей.

…Вокруг, насколько хватало глаз, в сизой дымке тянулись Талышские горы, и облака, казалось, цеплялись за их вершины. Безветренно. Воздух, напоенный ароматом множества душистых растений, проникал в открытое окошко «газика». Дорога неторопливо изгибалась и так же неторопливо ползла вверх. Ее серпантин раскручивался утомительно монотонно — уже несколько часов нас убаюкивал натужный гул мотора. Но вот мы забрали резко вправо, и неожиданно нашему взору открылось село Сым: три-четыре десятка домишек, словно гнезда ласточек, лепились по склону хребта. Еще несколько минут — и мы интересуемся у прохожего, где найти Шири Салаева.

Молодой человек улыбается.

— Я как раз к нему иду…

У ворот дома нас встречает пожилой мужчина в папахе, гостеприимно отвечает на приветствие — это, как выясняется, Таджибек, старший сын Шири — и, завидев нашего попутчика, обращается к нему:

— Хорошо, что ты зашел, Сулейман. Колыбель для твоего первенца готова. — И несколько извиняющимся тоном продолжил: — Отец не успел ее закончить — попросил меня, понимаешь, пришло известие: родилась еще одна правнучка, и он, сделав для нее колыбель, срочно уехал. Ты же знаешь, отец — беспокойная душа, обязательно сам должен поздравить родителей ребенка. Один-единственный раз нарушил отец свою традицию — лично дарить колыбель родителям каждого продолжателя рода Салаевых. Прошло двадцать пять лет, а он все еще не может простить себе, что не поехал в Сочи поздравить молодую семью, которая подарила ему племянника Микаила.

— Сколько же теперь Салаевых? — интересуемся мы уже в доме у Таджибека.

— Больше двухсот человек!

Садимся за стол у раскрытого окна.

Пахнет инжиром, вишней. На столе и на полках рядом с обычной посудой — глиняная и деревянная.

— Это отец сделал, — говорит Таджибек, заметив наше любопытство. — Он на все руки мастер. А как же иначе, — словно возражая себе, воскликнул он. — Село наше далеко в горах… Вот и приходилось отцу за свой долгий век быть и гончаром, и плотником. Проезжая по селу, вы, наверное, обратили внимание на окна: нет ни одного похожего наличника. Это его рук дело. Приходилось ему быть и портным, совсем недавно отнес отец Таманулле швейную машину и пожаловался: «Слаб стал глазами…»

— Таджибек, а вы тоже делаете колыбели?

— У нас в семье все мужчины их делают. Я, правда, этим почти уже не занимаюсь — иногда только помогаю отцу. Мне ведь тоже немало — семьдесят четыре… — Он улыбнулся, видимо вспомнив что-то. — В прошлом году из другого села к отцу пришел аксакал: «Сделай колыбель, Шири». Посмотрел на него отец и сказал: «Бели мне не изменяет память, для тебя, Ахмед, я делал колыбель еще в прошлом веке…» — «Да не для меня, — рассмеялся гость, — сделай для правнука моего, Заура…»

А если серьезно, — говорит Таджибек, — вам к моему младшему брату Таманулле надо. У него есть колыбели, которые мы вместе с отцом делали. Впрочем, не только колыбели, но и посуда. По наказу отца Таманулла хранит все это как семейную реликвию, он ведь самый молодой, ему всего пятьдесят пять…

Замечаю на стене небольшую фотографию. Спрашиваю.

Два сына осталось у Шири — один не вернулся с войны, другой, Таджибек, пришел с орденом, участвовал в боях за Берлин, там и получил ранение, лишился ноги. Две дочери связали свою судьбу с родной отцовской землей, где участвовал Шири в организации первого колхоза.

…Быстро летит время. Нам уже снова пора в дорогу.

Прощались у рощи реликтовых деревьев. Мы не поняли вначале, почему Таджибек привел нас именно сюда, пока он не произнес:

— Эту рощу посадил мой отец. Здесь мы берем самшит, из которого и делаем колыбели…

Гул мотора нарушил привычную тишину поселка Кижаба. Но стоило водителю заглушить мотор, как сразу же тишина накрыла нас словно колпаком.

Прочный, одноэтажный, кирпичной кладки дом, к самому порогу которого подступают деревья. Не успеваем открыть деревянную калитку, как появились ребятишки.