* * *

Кричит детвора:

   «Давид, пора!

Вставай! Мы хотим рассмотреть

            смерть.

   Откуда она и где душа?»

А человек лежит

      и, словно смеясь над детьми,

   жужжит живучими мухами.

* * * [Похороны]

Мороза хлыст.

      Четыре ветра тянут

телегу с мертвецом.

   В бараке меж дорог

сидит мудрец

     и, ноги крестиком сложив,

         глядит на нолик фонаря.

Телеге ветров поперек

      порыв из пустыря.

Умаялись тащить.

      В телегу влезли.

Безмолвье пепла

      забило глотку мира.

* * *

Одетый в мрак,

спустился вечер на барак,

   сел на пороге. Тень неба поплыла,

      как труп,

         сквозь дождь,

   заливший праздный двор.

Одетый в мрак,

   расселся вечер на пороге мирозданья

      и траурных семь дней прождал.

А на восьмой

встать опоздал.

* * * [Где ты, где?]

Тень тучи

   падает

      на реку,

река впадает в сад,

   как птица,

      возвращается,

а птица

   садится

      у ворот

         того, что не вернет.

Где сад?

      Но заперт вход,

         Былого не сыскать.

И в ярости река —

      всего живого

         мать!

* * *

Дым

в небосвод

течет

из сада.

    Всевышний посмотрел —

         и веет ужасом

         прохлада.

Эпилог

К деревьям сада

ревновало сердце —

      та птица,

         чье гнездо

      в земле.

              А сад,

что замер, онемев,

      из сердца неба

         брал напев.

(1961)

Цви Колиц

Легенда об убитом цветке

Перевод с английского Ирины Гусевой

…и известно, что деревья, цветы и травы имеют собственный язык, чувства и молитвы… Исраэль Бааль Шем Тов

Господь в милости своей создал цветы и травы в утешение живым, чьи близкие покинули этот мир и обратились в прах, из которого некогда и были созданы. Он подал нам знак, что они не исчезли без следа, а просто зажили другой жизнью. И все кладбищенские цветы — вьющиеся по оградам и выросшие под сенью кипарисов — анемоны, фиалки, хризантемы и в особенности маки в траве между могилами, пахнущие так сладко, — это цветы усопших, добавляющие вселенной немного красоты.

Когда-то маки росли только на могилах. Но с тех пор как смерть стала множиться стремительно и бесконтрольно, и земля превратилась в жертвенный алтарь, в одну огромную могилу для лучших из лучших созданий Божьих, маки благоухают на каждом шагу. Но нигде и никогда, от самых первых дней творения, маки не цвели так буйно и обильно и не были так прекрасны, как вокруг лагерей смерти в Польше, где земли, уснащенные прахом и костями погибших, тучны и плодородны. А уж в Треблинке маки были просто невероятны. Этими роскошными цветами украшали танцевальные залы и сервированные столы, сверкающие дорогим хрусталем и фарфором, когда лагерное начальство устраивало праздники или вечеринки. Но так было сперва — потом все изменилось.

Вот какую об этом рассказывают историю.

Была в Треблинке женщина, чью дочь, четырнадцатилетнюю Ханну, заживо сожгли на глазах у матери. А уж любила мать свою девочку до безумия — болезненно, неистово. И немудрено: Ханна была последним ее сокровищем, последним родным человеком на этой земле. Мужа ее немцы расстреляли, а сама она, узнав об этом, родила мертвого ребенка Все это случилось незадолго до того, как их с Ханной отправили в лагерь: грудь материнская еще была полна молока. Этим молоком она и подкармливала там свою доченьку, надеясь поддержать в ней едва тлеющую жизнь. Прежде ее Ханнеле была красавицей. Но Треблинка быстро стерла красоту с юного лица: яркие губы побледнели и сморщились, как у старухи, бархатная розовая кожа стала желтовато-серой и сухой, ровные белые зубы потемнели и расшатались. Только глаза и оставались прежними — большие, яркие, лучистые. Мать кормила ее — и плакала И Ханна плакала: ей казалось, она в чем-то виновата перед матерью.

В конце концов не выдержала девочка безнадежной лагерной жизни, собственного стыда, материнских слез — и решилась на побег. Ханну поймали и бросили в печь. Тщедушное тельце сгорело в считанные минуты, как сухой кустик, а обуглившиеся косточки вместе с другими перемололи в мощной электрической костемолке — на удобрения, излишки которых вывозили за территорию лагеря. Ничего не осталось от красавицы Ханны, словно и не было ее никогда на свете. Мать же по лагерным порядкам должна была смотреть на все это от начала до конца — спаси нас Господи от такого! — и рассудок ее помутился.

Одна только мысль и осталась в воспаленном мозгу женщины: дожить бы до весны. Придет весна, пригреет солнышко, все расцветет, она отыщет и узнает цветы, выросшие на костях ее дочурки. Они снова встретятся и больше никогда не разлучатся.

Она дожила — видно, Господь помог. Пришла весна и наполнила благоуханием все вокруг. И маки, распустившиеся той весной в Треблинке, были красивы, как никогда прежде. Они цвели повсюду — у самой ограды, рядом с окружавшими лагерь колючей проволокой и проводами под током, и далеко за ней — сколько хватало глаз. Их пряный, напоенный солнцем аромат мешался с лагерным запахом смерти и тления, напоминая о том, что на земле рай соседствует с адом.