А Магда, как всегда, абсолютно спокойна, только глаза до ужаса живые, как два голубых тигренка. Она ждет чего-то. Иногда она смеется — то есть кажется, что смеется, — но как это может быть? Всегда безмолвная, Магда смеется под своей шалью, когда ветер заворачивает ее концы, скверный ветер с хлопьями черной копоти, от которой у Розы и Стеллы слезятся глаза. Глаза Магды никогда не слезятся. Они всегда ясные, ждущие, два маленьких голубых тигренка. Она охраняет свою шаль. Никто не смеет к ней прикоснуться, кроме Розы. Даже Стелла. Шаль — единственная игрушка Магды, ее маленькая сестричка, ее дружок, ее домик. Когда Магда хочет спать, она возится под шалью, находит и принимается сосать один из ее уголков.

Но однажды Стелла все-таки взяла шаль, и с этого момента Магда была обречена.

Потом Стелла сказала: «Мне было холодно».

С тех пор ей всегда было холодно. Холод проник в ее сердце. И Роза чувствовала, как застыла ее душа.

А Магда шлепнулась с нары на пол, встала и отправилась искать свою шаль, выписывая каракули тонкими ножками. Неуверенно ступая, она вышла из барака через открытую дверь. Это случилось на рассвете. Роза проснулась, увидела Магду и бросилась следом. Но Магда была уже на площади возле барака, на самом свету. Это был круглый, как арена, плац, где обычно происходила перекличка. Каждое утро Роза прятала Магду под шалью у стены барака и шла, и становилась на плацу рядом со Стеллой и сотнями других и стояла там иногда часами, а Магда лежала молча, посасывая угол шали. Магда все время молчала, но все же продолжала жить.

Сейчас же, увидев Магду на плацу, Роза с неотвратимостью поняла — это конец. Сегодня Магды не станет. И тут произошло нечто, повергшее ее в какое-то безумное веселье; она испытывала давно забытое счастье. Она чувствовала его ладонями, пальцы ее горели, она была изумлена, возбуждена. Магда, стоя под ярким солнцем на своих слабых ножках, издавала странные, но осмысленные звуки!

Даже осушив Розину грудь, даже вскрикивая во время ходьбы, Магда ни разу не произнесла ничего связного. Магда всегда молчала. И Роза смирилась с этим. Иногда она думала, что с ее голосовыми связками что-то неладно. Или с горлышком. Возможно, Магда такой родилась, и у нее вообще нет голоса. Она могла быть глухой. Или немой. Даже смех ее, когда налетал черный ветер и проникал под шаль, в общем-то, походил скорее на свист втягиваемого ртом воздуха. Даже когда на нее накидывались вши — головные и платяные — и она становилась дикой, как одна из тех крыс, что в поисках отбросов набегали в барак в сумерках, она молчала. Она терла и расчесывала укушенные места, била ногами и каталась по нарам без единого звука. Но сейчас изо рта Магды раздавался тягучий длинный вопль:

— Маааа…

Это было первый звук с тех пор, как она перестала сосать пустую грудь Розы.

— Мааа…ааа!..

Вот опять! Магда стояла на опасно ярком свету плаца, покачиваясь на тоненьких кривых ножках. Роза все видела и все понимала. Она видела, что Магда отправилась за своей шалью. Она понимала, что сейчас Магда погибнет. Почему-то не в голове, а в груди билось, ударяло в сухие соски: бежать, схватить, принести! Она не знала только, куда бежать сначала, к Магде или за шалью? Если сейчас она выскочит на плац, схватит Магду на руки и побежит с ней к бараку, Магда не перестанет кричать, потому что не получит своей шали. А если бежать в барак, то если она найдет ее и побежит за Магдой уже размахивая шалью, может, она еще успеет унести Магду назад; Магда засунет в рот краешек шали и снова замолкнет.

Роза вошла в тень. Найти шаль нетрудно. Стелла укрыла ею свое хрупкое тельце, засыпая. Она сдернет шаль и полетит — она умеет летать, она же вся из воздуха! — к арене. Там теплый солнечный свет напоминает о другой жизни, о лете, бабочках. Свет мягкий, приятный. По другую сторону стальной изгороди, далеко-далеко, зеленый луг в пятнах желтых одуванчиков и темных фиалок. Дальше за ними тигровые лилии, высокие, в ярко-оранжевых кокетливых шляпках.

В бараке тоже говорили: «цветы», «дождь», «ароматы». Так называли экскременты и неистребимое зловоние, которым всегда было пропитано помещение. Смрад в нем смешивался с горьким жирным запахом дыма, от которого кожа делалась отвратительно липкой.

Роза уже у края плаца. Ей всегда казалось, что провода под током над изгородью что-то напевают. Даже Стелла и та говорила, что ей это только кажется. Но Роза явственно слышала в проводах звуки — прерывистые печальные голоса. Чем дальше от железной изгороди, тем они яснее. Они звучат так убедительно, так страстно, так настойчиво, что нет никакого сомнения в их реальности. Голоса говорят ей: подними шаль, повыше подними; голоса говорят: встряхни ее, взмахни ею, разверни ее, как знамя. И Роза поднимает, встряхивает, взмахивает, разворачивает. Далеко, очень далеко Магда вдруг переламывается в поясе и, падая, протягивает к ней тоненькие ручки. Кто-то поднимает ее и сажает на плечо. Но плечо, уносящее Магду, движется не к Розе с ее шалью, оно удаляется, и вот Магда уже кажется маленьким светлым исчезающим пятнышком. Над плечом, уносящим Магду, блестящая каска. Яркий свет падает на каску, и она сияет, как драгоценный серебряный кубок. Ниже каски черная, словно костяшка домино, фигура и пара черных ботинок, спешащих к ограде с проводами. Электрические голоса поднимают дикий вой. «Маамаа, мааамааа», — кричат они все вместе. Как далеко уже Магда! Она, снижаясь, проплывает в солнечном воздухе. Между ней и Розой — площадь, дюжина бараков, дорога. На секунду она мелькает бабочкой на фоне блестящей витой ограды.

Но, Боже, что это? Внезапно все, что было Магдой: маленькая головка в оперении легких волос, скобочки ножек, зигзаги ручек, круглый живот, — камнем падает с высоты прямо на изгородь. Металлические голоса взвывают, как сумасшедшие, приказывают Розе немедленно бежать к тому месту, где упала Магда. Но Роза не слушает их. Она вросла в землю, потому что стоит ей двинуться — и они будут стрелять. Если она попытается собрать то, что осталось от Магды, — они будут стрелять. Если она позволит вырваться наружу волчьему вою, который поднимается в ее груди и не дает дышать, — они будут стрелять. Поэтому она хватает Магдину шаль, закусывает ее зубами, заталкивает ее в рот, затыкая крик и одновременно вдыхая запах корицы и миндаля, запах Магдиного дыхания. И втягивает, всасывает, глотает влагу из Магдиной шали до тех пор, пока в ней ничего больше не остается.

(1980)

Итамар Яоз-Кест

Пейзаж в дыму

Главы Берген-Бельзена 1961

Перевод с иврита Елены Аксельрод

Сад

* * *

В день бедствия

  на тучу села птица

    ясноголосая.

Глядит с высот

   на сад под ней.

Пронесся

  ветер в языках огней.

Кто-то

поет.

* * *

В саду:

  Сирени песнь,

    Река чудес.

И матери лицо

    над садом в синеве.

Вчерашней тьме вдогон

    созвездия удач.

Вдруг скрежет, скрип.