Так, Р.Гербердинг пишет, что никакого упадка античности, скорее всего, вообще не было. И обосновывает это тем, что в Римской империи было много «средневековых» черт: многие улицы, даже в Риме, были немощеные, многие дома не имели водопровода и канализации. На многих улицах был дурной запах (из-за нечистот) и было полно нищих, так что они были опасны для прогулок, особенно состоятельных людей ([166] рр.25–28). Хотелось бы в связи с этим отметить, что в сегодняшнем мире, далеком от средневековья, в эпоху научно-технической революции, в подавляющем большинстве стран: от Бразилии до Индии, не говоря уже об Ираке, Афганистане и Судане, можно встретить повсюду такие же дома и такие же улицы, без водопровода и канализации, опасные для прогулок состоятельных людей. А также людей, умирающих от голода. Означает ли это также, что большая часть сегодняшнего мира до сих пор пребывает в «средневековье»? И если не было никакого упадка при переходе от античности к средневековью, то не было и никакого прогресса при переходе от средневековья к современности?
В другой статье А.Верхульст, опять взяв лишь один факт: наличие большого числа заброшенных крестьянских дворов во Франции и Италии в раннем средневековье (о чем выше говорилось), — и не пытаясь его соотнести с другими имеющимися многочисленными фактами, пытается его оспорить, и довольно оригинальным способом. Они, — пишет он, — «не были заброшены», а это были крестьянские дворы, «у которых временно не было» владельца ([167] р.496). В чем состоит та существенная разница между «заброшенными» дворами и дворами, у которых исчезли владельцы, из описания историка не совсем понятно[196]. Но почему-то он полагает, что, раз дворы не были «заброшены», а владельцы просто куда-то исчезли, это должно доказывать, что никакого сокращения населения в ряде областей Франции в раннем средневековье не происходило. А в другом месте он даже утверждает, что распространение крепостного права на всех ранее свободных крестьян во Франции к IX веку может быть не следствием дальнейшего сокращения населения (закономерность, о которой, как пишет Е. До мар, как будто бы должно быть «всем известно»), а наоборот, результатом роста населения ([167] р.494). Непонятно в таком случае, почему, если, по мнению автора, рост населения приводит к крепостному праву, то при дальнейшем росте населения во Франции в течение Х-ХIII вв. крепостное право не усилилось еще больше, а начало, наоборот, в массовом порядке исчезать.
Аналогичные тенденции мы видим и во французской исторической науке. В главе IV приводились комментарии современных французских историков, которые плохо вяжутся и со здравым смыслом, и с имеющимися фактами. Утверждается, что римляне практически не жили в тех огромных городах, которые строили, и что они так и стояли все время пустыми. Высказывается предположение, что сокращение населения на юге Франции в раннем средневековье происходило по той причине, что там было мало епископов. Как видно из всех этих примеров, даются нелепые объяснения или опровержения именно в отношении того факта, что в конце античности и в раннем средневековье произошло резкое сокращение населения Западной Европы. Ведь если города в Римской империи строили не для того, чтобы в них жить, то значит, и население античности было вовсе не таким большим, как кажется. То же самое относится и к тому много раз уже открытому и доказанному факту, что крепостное право появляется в условиях редкого населения: если сделать вид, что никакой такой закономерности не существует, а писавших об этом авторов исключить из библиографии, то можно избавиться от одного из неоспоримых аргументов в вопросе об упадке Западной Европы в конце античности — начале средних веков.
Но все-таки наиболее кардинально к вопросу о конце эпохи античности подошли в США. Там в последнее время полностью возобладала историческая концепция о том, что никакого кризиса и упадка античного мира не было. Просто основная жизнь по каким-то причинам переместилась на Восток Средиземноморья. Ну а то, что происходило на Западе в то время — просто недостойно упоминания. В этой связи, как отмечает английский историк Б.Вард-Перкинс, в последнем издании Американского справочника (guide) поздней античности вообще исчезли статьи о франках, вестготах и англосаксах ([213] рр.170, 182). Как будто этих народов, сыгравших ключевую роль в европейской истории, не было вообще. А слова «упадок» и «кризис» американскими историками античности больше вообще не употребляются — как пишет Б.Вард-Перкинс, они стали «очень немодными» ([213] рр.87, 170).
Переписывание истории в политических целях происходило во все времена. Но обычно это ограничивалось историей одной страны — для придания большего значения каким-то событиям в жизни этой страны, важных ее текущему руководству. А тут мы имеем дело с уникальным феноменом — замалчиванием или переписыванием всей мировой истории, причем одновременно всеми ведущими западными государствами и в одном и том же направлении. В чем причина этого феномена?
Если взглянуть в прошлое, то мы увидим, что однажды, два столетия назад, такое уже происходило. До XIX века в Западной Европе преобладала точка зрения о том, что наивысший расцвет цивилизации был достигнут в античную эпоху, причем, как в отношении материальной и духовной культуры, так и в плане количества жившего в ту эпоху населения. Монтескье в 1718 г. писал, что население в античности в 10 раз превосходило уровень, достигнутый к началу XVIII века ([165] СХП). Средние века потому и были названы «средними», что они считались чем-то промежуточным между эпохой деяний великих людей античности и новым временем, и не были достойны того, чтобы им дать какое-то специальное название. Западноевропейское Возрождение было первой попыткой, путем подражания античности, вернуться к величию и сиянию той давно прошедшей эпохи. Кроме того, как говорилось в предыдущей главе, в XVIII веке, под влиянием идей писателей-меркантилистов и произошедшего в XVII веке в Западной Европе сокращения населения и экономического упадка, преобладала точка зрения о том, что протекционизм в торговле способствует сбережению и росту населения, а свобода торговли — деградации. Следовательно, и история упадка античности, вполне возможно, у многих в XVIII веке ассоциировалась с тем упадком, который Западная Европа пережила в предыдущее столетие, и вызывала мысли о возможном сходстве причин этих явлений.
Но в середине XVIII века с яростной критикой этих идей выступил шотландский философ Дэвид Юм. Он был предшественником Канта, философом-субъективистом, отрицавшим возможность познания человеком окружающего мира и наличие в этом мире причинно-следственных связей. Непонятно, как это у него сочеталось с новыми идеями в области истории и экономики (предполагающими объективную картину мира), с которыми он выступил. Тем не менее, он начал отрицать тот факт, что в античности вообще было значительное население, вступив в спор как с предыдущими авторами, включая Монтескье, так и с Р.Уоллесом, выступившим с опровержением его идей [142]; [208]. И что интересно: Д.Юм одновременно выступил также с критикой протекционизма и с пропагандой идей свободной торговли, которую вскоре, уже после смерти Юма, поддержал и развил другой шотландец — Адам Смит. То, что они оба были шотландцы, совсем не удивительно: Англия защитила таможенными барьерами саму себя, но проводила дискриминацию в отношении подвластных ей Ирландии и Шотландии, от чего страдала их экономика и население[197]. И поскольку у обоих шотландцев были причины не любить английскую систему протекционизма и вообще англичан[198], то стоит ли удивляться, что ее критика с самого начала не была объективной (см. Комментарии к настоящей главе, где приводятся некоторые примеры такой критики со стороны Адама Смита). Стараясь ниспровергнуть основы ненавистного ему английского протекционизма, Юм даже заявил, что он «молится за процветание торговли Германии, Испании, Италии и даже Франции» ([92] р.49) — то есть пусть процветают все, кроме Англии.
