Болезнь понемногу отступала, но мне по-прежнему было лень шевелиться, и большую часть дня я проводила в постели. Лежала с отсутствующим взглядом, поигрывая табачным пузырьком в руке и пребывая глубоко в своих мыслях, и по моему лицу нельзя было понять, рассмеюсь сейчас или заплачу.

Толкнув дверь, вошла Юйтань. Присев у кровати, она сообщила:

– Его Величество заключил господина наследного принца под стражу.

Я лишь угукнула в ответ, не произнеся ни слова. Она продолжила:

– Его Величество собрал всех принцев и объявил: «После возвращения наследному принцу Иньжэну его титула он так и не излечился от своего безумия. Он сильно разочаровал нас, и мы поняли, что он не тот, кому можно передать дело наших предков, а потому заключаем его под стражу». Хоть ты, сестрица, и не видела этого, поверь – страшное было зрелище!С принцев сняли шапки и связали им руки. Несмотря на мягкое и спокойное выражение на лице императора и легкую улыбку на губах, тон, которым он говорил с принцами, был весьма холодным.

Я тихонько вздохнула.

– Почему ты вздыхаешь, сестрица? – удивилась Юйтань. – Я думала, ты обрадуешься, услышав такие вести.

– Подобный исход был очевиден еще тогда, когда Министерство наказаний расследовало дело о заговоре на пиру и дело о вымогательстве в Хутане, так что это все равно произошло бы рано или поздно, – ответила я. – Кроме того, кто знает, быть может, и меня саму в какой-то день постигнет его судьба. Так чему же тут радоваться?

– Сестрица, ты снова говоришь чепуху, – испуганно воскликнула Юйтань.

Я промолчала, лишь едва заметно усмехнувшись. Разве в этом дворце есть хоть что-то невозможное?

Когда я полностью выздоровела, на дворе уже был конец десятого месяца. Казалось, волнения, вызванные вторым лишением наследника его титула, давно улеглись, но на деле разгорелась еще более ожесточенная борьба.

Четвертый принц постепенно все более отстранялся от государственных дел, проявлял себя вяло и в целом держался как очистивший сердце и умеривший желания богатый и знатный бездельник, ведущий спокойную, размеренную жизнь. Претендуя на звание отшельника, отрешившегося от мирской суеты, он целыми днями сидел в своем поместье, обсуждая с буддийскими монахами канон и толкуя сутры. Каждый день, посещая дворец, он ограничивался тем, что приветствовал императора Канси и выполнял ритуал вежливости, очень мало участвуя в обсуждениях, касающихся государственных дел.

Время от времени мы с ним сталкивались. Его лицо всегда было спокойным и не выражало никаких чувств, а я лишь с легкой улыбкой приветствовала его, почти не разговаривая с ним, будто между нами никогда ничего не происходило и он всегда был тем холодным циньваном Юн. Лишь колющая боль в душе то и дело напоминала мне о том, что это неправда. Подавляя эту боль, я уверяла себя: нет, это правда, ничего на самом деле не было.

Однажды четвертый принц пришел, чтобы поприветствовать Его Величество. Когда я принесла чай, он стоял сбоку от императора Канси, развернув перед ним свиток с картиной. Расставив чашки с чаем, я хотела удалиться, но император с улыбкой проговорил:

– Жоси, подойди и тоже взгляни.

Отозвавшись торопливым «Слушаюсь!», я подошла к Его Величеству и взглянула на картину.

– Видишь что-нибудь? – улыбнулся Его Величество.

Изо всех сил стараясь подавить горечь в душе, я ответила:

– Разве этот человек, что на волах вспахивает поле, не сам четвертый господин? А там, на меже, стоит четвертая госпожа!

– А еще? – все так же настаивал император Канси.

Я уже догадалась, к чему он клонит, но вслух тоже с улыбкой сказала:

– Больше ваша покорная служанка не может ничего разглядеть, лишь думает, что картина вышла из-под руки мастера. Однако понять скрытый смысл очень трудно.

Повернувшись к Ли Дэцюаню, Его Величество распорядился:

– Найдите ксилографические «Картинки сельской идиллии» Лоу Чоу времен Южной Сун, что были отпечатаны два года назад.

Ли Дэцюань тут же вышел, чтобы отдать необходимые указания. Вскоре евнухи внесли сборник, и Ли Дэцюань медленно развернул его на столе. Картина, продемонстрированная принцем, и та, что на свитке, были похожи как две капли воды, различались лишь лица персонажей.

Хлопнув себя по лбу, я воскликнула:

– Ваша покорная служанка действительно заслуживает побоев! Она каждый день проводит рядом с Его Величеством, но была так невнимательна, что даже не узнала его любимую картину.

Император Канси с одобрением взглянул на четвертого принца и едва заметно улыбнулся, ничего не сказав.

Опустив голову, Его Величество внимательно разглядывал обе картины. Четвертый принц скользнул взглядом по моему лицу и тут же отвел глаза, я же продолжала тихо стоять, усмехаясь уголком рта. Император Канси вчитался в стихотворение, что четвертый принц надписал на картине, и кивнул:

– «Важнее неба пища для народа, лишь после пахоты ее дарит природа». Каждую весну мы приносим жертву на алтаре Шэньнуна[19], молясь ему и всем богам, а также лично руководим засевом императорских полей. Также мы часто обращаем внимание придворных чиновников на то, что мы надеемся, те, кто держит в руках бразды власти, будут придавать особенное значение земледелию. Это основа государства!

Четвертый принц с поклоном ответил:

– Подражая царственному отцу, ваш сын выделил несколько участков земли в садах Юаньминъюань, чтобы на собственном опыте познать все радости и тяготы возделывания земли.

Император кивнул и спросил:

– Расскажи-ка, в чем радости, а в чем тяготы?

– Жизнь на лоне природы вольготна и приятна, – ответил четвертый принц. – Помимо того, что на душе становится легко и хорошо и человек, меньше думающий об убытках и приобретениях, становится открытым и великодушным, его тело при занятии земледелием также расслабляется, становясь более здоровым. Сложно выразить словами то счастье, что я испытывал, собирая в последние несколько дней урожай фруктов и овощей, выращенных собственными руками. Тяготы же в том, что ваш сын, возделав всего несколько участков земли, уже настрадался: сегодня опасаешься, что солнце слишком сильно печет, а завтра беспокоишься, что дождь слишком сильно льет. Я не мог удержаться от печального вздоха, думая о том, как простой народ трудится круглый год то под палящим солнцем, то на жестоком ветру, но стоит случиться засухе или наводнению – и никто не соберет и зернышка риса.

Император Канси молча кивнул. Поклонившись ему, я тихо покинула зал. Теперь четвертый принц действует скрытно, каждым своим действием прощупывая, как настроен Его Величество. Доводит до крайности сыновнюю почтительность, не выказывая и тени неповиновения. Разумеется, подозрения императора Канси на его счет еще не рассеялись, однако при условии, что так будет продолжаться и дальше, вода будет по капле точить камень, и, коль принц не будет совершать ошибок, Его Величество рано или поздно перестанет тревожиться. Даже если восьмой принц снова задумает что-то против отца, тот просто не сможет найти у четвертого принца ни одного проступка.

Восьмой же принц, по-видимому, и хотел бы спрятать когти, да не мог. Продолжая налаживать контакты с сановниками при дворе, он тем не менее велел им перестать рекомендовать его как кандидата на титул наследника, иначе он «охотно предпочтет быть прикованным к постели». Услышав об этом, император Канси испытал отвращение и немедля высказался в строгой манере, порицая его: «Ты всего лишь бэйлэ, разве можно тебе вести подобные, выходящие за рамки приличия речи, пытаясь выведать наши намерения?» Кроме того, император полагал, что восьмой принц «чрезвычайно нагл и сумасброден, совершенно не осознает, кто он такой! Когда бэйлэ имеет столь недостойные намерения и действует безрассудно, стремясь во время доклада прощупать нас, разве это не великое зло?». Таким образом, восьмой принц неосторожно усугубил неприязнь к самому себе, которую вызвал у императора Канси еще в те времена, когда наследный принц впервые был лишен титула.