Можно с уверенностью предположить, что страницы, печатаемые Деррида в такой спешке, – это лекция «Различение», с которой он выступит на следующий день, в субботу 27 января, в 16 часов 30 минут в амфитеатре Мишле в Сорбонне. Его впервые пригласили представить свою работу Французскому философскому обществу – довольно грозному собранию, в котором, к сожалению, отсутствовали два союзника – Эммануэль Левинас и Морис де Гандийак, задержавшиеся на защите диссертации.

Начало этого текста впоследствии станет знаменитым:

В дискуссии, последовавшей за этой лекцией, одновременно повторяющей прошлые результаты и основополагающей, первая реакция – Жана Валя – кажется скорее благожелательной. Но за ней следует раздраженное выступление Бриса Парена, который сближает это «различение», являющееся «источником всего на свете», который «невозможно постичь», с дискурсом негативной теологии, с чем Деррида никак не может согласиться. Затем мадемуазель Жанна Херш, гуманитарий традиционного толка, ставит под вопрос «этот современный философский стиль», спрашивая себя о том, не свидетельствует ли он о «недостаточном смирении выражения перед тем, что надо сказать». Ее раздражает такая манера выражаться, как у Деррида: по ее мнению, лучше было бы, если бы «манера речи оставалась незамеченной». Но еще больше ее задевает не столько даже понятие «различение», сколько определенный способ применения языка, который, по ее словам, проник во французскую философию исключительно в силу немецкого влияния. Деррида напоминает ей, что именно выражение, не остающееся не замеченным, и составляет предмет, которым он занимается. Затем он иронично добавляет: «Возможно, я нахожусь под влиянием немецкой философии, на которую вы намекаете… Но разве немецкое влияние в области философии действительно пагубно?»[464]

Жорж Кангийем через несколько дней напишет Деррида, что с этой лекции он вернулся в полном восхищении и воодушевлении, пусть даже она далека от его собственных интересов, но он подтверждает, что коллеги ее не оценили. Возможно, именно этим моментом надо датировать появление постоянно увеличивающегося разрыва между Деррида и французской философией как институтом. Деррида, которого раньше считали человеком талантливым и подающим надежды, теперь кажется бельмом на глазу – с его тремя книгами, опубликованными за один год, статьями в неспециализированных журналах и аурой, которая уже окружает его имя как во Франции, так и за границей.

31 января Деррида отправляется в Лондон по совету своего бывшего студента Жана-Мари Бенуа. 3 и 4 февраля он выступает на конференции по Руссо, где представляет доклад, который потом станет статьей «Женевский лингвистический круг». Во время своей первой поездки в Великобританию он посещает Лондон, где снова читает лекцию «Различение». Но британским слушателям она приходится по духу еще меньше, чем членам Французского философского общества. Слова «деконструкция» и «различение» признаются уродливыми, а само выступление в целом вызывает «холодное ожесточение», за которым вскоре следует яростный выпад со стороны Альфреда Джулса Айера – видного представителя логического позитивизма, на сей раз потерявшего самообладание. В своих будущих мытарствах в Кембридже и Оксфорде Деррида всегда будет помнить об этом инциденте, ставшем для них основой[465].

Хотя сам Деррида считает, что ритм поездок и приглашений «становится нелепым», так что «с этим нужно кончать»[466], лекции и курсы за границей только начинаются. Его имя становится все более известным, а статьи о его работах начинают выходить в разных странах, в частности в престижном издании Times Literary Supplement. Наиболее конкретное предложение приходит из Германии. Сэмюэль Вебер, который познакомился с работами Деррида два года назад благодаря Полю де Ману, теперь преподает в Свободном университете в Берлине. Петер Сонди, руководитель факультета, поручил ему семинар по структуралистской литературной критике, и он очень надеется, что Деррида прочтет на нем лекцию. «Будучи большим почитателем ваших работ, я уверен, что вы найдете в Германии большую и значительную аудиторию». Он убежден, что мысль Деррида могла бы оказать «весьма благоприятное влияние на развитие гуманитарных наук в Германии»[467].

Некоторое время спустя первый визит Деррида в Берлин становится поводом для симптоматичного недоразумения. Сэм Вебер приезжает встретить его в небольшой аэропорт Берлин-Тегель, расположенный за пределами города. Одна подруга Вебера, которая уже видела Деррида раньше, описала его как «невысокого парня в черной куртке». Но, вероятно, определенную роль в том фантастическом образе Деррида, который сложился у Сэма Вебера, должно было сыграть и прочтение его первых текстов: «Я представлял себе какого-то революционера. В зале аэропорта я обнаруживаю красивого человека, немного похожего на Витторио Гассмана, в вельветовой рубашке с широким вырезом и со стопкой иллюстрированных журналов под мышкой. Я говорю себе: „Вот как выглядит философ будущего“. Подхожу к нему, здороваюсь; он благодарит меня за то, что я приехал его встретить, и мы идем к моей малолитражке с откидным верхом. Его первый вопрос меня немного удивил: „А в отеле есть бассейн?“ Это произвело на меня впечатление, и я подумал: „Вот это настоящая постфилософия!“ Но я ответил ему, немного смутившись, что у него, вероятно, не будет времени сходить в бассейн перед лекцией. „Какой лекцией? – спрашивает меня мой собеседник. – Я приехал снимать фильм. Я продюсер“. Поняв наконец, что это недоразумение, я обернулся и заметил перед зданием аэропорта господина в сером костюме, потерянного и неловкого, который тщетно пытался поймать такси. Деррида – настоящий Деррида – поднял глаза, посмотрел на меня, потом на моего пассажира, которого ситуация сильно рассмешила, и понял, что произошла ошибка. Немного позже он спросил меня, как я мог спутать его с этим человеком. „Ну… вы знаете, насилие метафизики…“ – сказал я ему. На что он мне раздраженно ответил: „Насилие – возможно, но не брутальность же…“ История на этом не закончилась: когда в воскресенье я отвез его в аэропорт, мы увидели ложного Деррида за барной стойкой в окружении нескольких красавиц, которых он, наверное, пригласил в свой фильм. Указав на нас взглядом, он склонился к ним, давясь от смеха, чтобы пересказать случившееся… Собственно, в этот период Деррида был не слишком уверен в себе. Одевался он очень скромно, как классический преподаватель, и ему не хватало легкости в общении. Он стал чувствовать себя раскованнее только со временем, когда придумал для себя публичную маску и своего рода эротический образ, ставший его фирменным знаком»[468].