Я сменил имя, когда начал публиковаться; в момент вступления в пространство литературной или философской легитимации как таковой, приличия которой я по-своему соблюдал. Посчитав, что Жаки не может быть именем автора, выбрав в каком-то смысле полупсевдоним, близкий, конечно, к настоящему имени, но вполне французский, христианский, простой, я должен был стереть больше вещей, чем мог бы сказать в двух словах[272].
«Начало геометрии» – книга во многих отношениях любопытная. Прежде всего по количеству страниц: текст Гуссерля занимает всего лишь 43 страницы, тогда как введение – 170. Но также, и это главное, по причине фундаментальной двусмысленности. На первых же страницах Деррида описывает свою задачу крайне скромно: «…единственной нашей целью будет узнать и определить положение в этом тексте одного этапа гуссерлевской мысли со всеми свойственными ей предпосылками и незавершенностью»[273]. Можно подумать, что речь будет идти лишь о том, чтобы по возможности приблизиться к намерениям самого Гуссерля. На самом деле по мере углубления в этот двигающийся по лабиринту анализ, испещренный крайне длинными сносками, Деррида, похоже, все больше «воодушевляется не слишком умеренным желанием познакомить нас с гуссерлевской феноменологией в целом»[274] и даже поставить ее под вопрос. А на последних страницах этого текста появляются понятия или пока еще намеки на них, которым суждено большое будущее в его собственных произведениях, – понятия изначального запаздывания и различения.
Если не считать Поля Рикера и Тран Дук Тао, Деррида почти не ссылается на современных философов. У Деррида ощущается желание выйти напрямую на текст Гуссерля, не задерживаясь на официальных интерпретаторах. Ни разу не процитирован Сартр, а когда Деррида упоминает Мерло-Понти, он не скрывает, что «можно соблазниться интерпретацией, диаметрально противоположной Мерло-Понти»[275]. Зато главным пунктом своего «Введения» Деррида делает развитие неожиданной параллели между траекториями Эдмунда Гуссерля и Джеймса Джойса. Несколько страниц он посвящает сопоставлению «искомой Гуссерлем однозначности и обобщенной Джойсом двусмысленности». Первый желает «редуцировать или методически обеднить эмпирический язык вплоть до непосредственной прозрачности», тогда как второй задействует письмо, которое обнажит «в самой большой из возможных синхроний величайшую мощь интенций, погребенных, накопленных и перемешанных в душе каждого языкового атома», письмо, которое «вращается по всем языкам сразу, впитывает их энергии, выявляет их самые тайные созвучия»[276]. Эта странная параллель, стоящая особняком по отношению к остальному комментарию Деррида, похоже, нужна именно для того, чтобы столкнуть Деррида-феноменолога с его собственным двойником, преследуемым литературой и таким письмом, которое выходит за пределы любого значения.
Несмотря на высокий технический уровень первой публикации, Деррида не желает отказываться от своих более литературных проектов. Попробовав сотрудничать с разными журналами, он теперь собирается написать небольшую книгу с Мишелем Монори, который после возвращения из армии преподает французский язык в Орлеане. Его друг написал дипломную работу по филологии на тему «„Гаспар из Тьмы“ и рождение стихотворения в прозе». Деррида предлагает ему написать вместе книгу об Алоизиюсе Бертране для серии «Современные поэты» издательства Сегера[277]. Эта мысль, возможно, и получила бы воплощение, если бы издатель проявил чуть больше заинтересованности вместо того, чтобы известить Деррида, что «не может рассмотреть… публикацию о некоем Алоизиюсе Бертране», поскольку его программа расписана на несколько лет вперед[278]. Но не был ли этот несколько странный проект в первую очередь попыткой воскресить большую дружбу, которая к тому времени начала увядать?
Публикация «Начала геометрии» не была замечена ведущими периодическими изданиями и широким кругом читателей, однако в философской среде ее заметили и приветствовали. Крупный эпистемолог Жорж Кангийем, которым Деррида искренне восхищается и которого порой называет своим «философским Сверх-Я», поздравил его первым:
Давно уже – многие и многие месяцы не приходилось мне читать, бросив все дела, книгу от корки до корки, одним залпом. Этим я измеряю качество вашей работы, поскольку я прочитал ваше «Введение» к «Началу геометрии» без перерывов, получив необычайное интеллектуальное удовлетворение… Сначала я улыбнулся, сравнив размер введения и самого текста. Но теперь я уже не улыбаюсь, а просто радуюсь тому, что «Введение» такое длинное, поскольку в конечном счете все в нем по делу. Ни одного слова для балласта… Первым в вас поверил не я, а Жан Ипполит. Моя вера производна от его веры, но теперь она полностью подтвердилась[279].
Поздравляя Деррида, Кангийем желает ему, чтобы его работа и далее оставалась «столь же плодотворной, как и та, что только что снискала такой успех». Перейдя от слов к делу, он станет главным инициатором присуждения «Введению» к «Началу геометрии» престижной премии Жана Кавайеса.
Через несколько недель Мишель Фуко, репутация которого заметно укрепилась после публикации в 1961 году «Истории безумия в классическую эпоху», также говорит «дорогому другу» о своем воодушевлении:
Чтобы поблагодарить тебя за твое «Введение» к «Началу геометрии», я осмотрительно выждал, пока его прочитаю – и перечитаю. Теперь дело сделано. Мне остается лишь сказать тебе прямо, что я просто в восхищении. И кое-что еще: я хорошо знал, каким прекрасным знатоком Гуссерля ты являешься, и у меня было впечатление, читая тебя, что ты вскрываешь такие возможности философствования, которые феноменология все время только и делала, что обещала, но при этом их, возможно, обнуляла и что эти возможности оказались в твоих руках, попали тебе в руки. Возможно, для нас первый акт философии состоит в чтении, причем он будет оставаться им еще долго: твой как раз дается, очевидно, в качестве такового акта. Вот почему он отличается этой великолепной честностью[280].
В рамках Сорбонны эта первая публикация приводит к благоприятным последствиям. Рикер начинает вести семинар для исследователей, целиком посвященный Гуссерлю. Он хотел бы, чтобы Деррида уже на первом заседании представил свою работу по «Началу геометрии». «Это приглашение служит выражению… моего восхищения вашей книгой, которую я только что внимательно проштудировал»[281]. В следующие месяцы Деррида часто принимает участие в дискуссиях на этом семинаре, где царит одновременно дружеская и строгая атмосфера. В Париже в настоящее время хранится часть микропленок, сделанных в Лувене. В одном из писем Поль Рикер указывает на работу, проведенную вместе с Деррида, над этими рукописями, вызывавшими у них «воодушевление трудом, для которого характерна образцовая интеллектуальная честность»[282].
Публикация «Начала геометрии» повышает также авторитет Деррида в глазах лучших студентов Сорбонны. По словам Франсуазы Дастюр, «в начале 1960-х годов, несмотря на скоропостижную смерть Мерло-Понти, феноменология все еще представляется главной философией. Деррида в рамках руководимых им занятий посоветовал студентам, которые хотели у него учиться, создать небольшие группы, каждая из которых работала бы над отдельной темой, связанной с гуссерлевской феноменологией. Так-то я и попала в две рабочие группы, которые собирались за пределами университета раз в неделю: первая работала с „Логическими исследованиями“, а вторая, состоящая из таких же германистов, как и я, занималась переводом „Идей II“. Деррида раз в триместр приходил позаниматься с каждой из групп. Для большинства из нас это был неслыханный шанс погрузиться в мысль Гуссерля под руководством одного из тех, кто внес наибольший вклад в то, чтобы поставить ее под вопрос»[283].
