Франко-мусульманский Алжир, за который всегда боролся Камю, – именно тот, которого хотел бы и сам Деррида. И хотя он знает, что мечта эта стала анахронизмом, он по-прежнему считает, что она никоим образом не была прикрытием для «Алжира папаш»[254].

Через несколько недель Пьер благодарит его за эти «столь насыщенные и глубокомысленные страницы, что понадобилась бы еще одна книга», чтобы на них ответить. Он чувствует, что послужил своего рода катализатором для мышления Деррида и что ему довелось собрать его спелые плоды. Нора хотел бы, чтобы они встретились для более свободного разговора. Он признает, что написал свою книгу не без некоторых перегибов. «Я собирался рассказать о своей поездке, осмыслить то, что видел, но, если бы я занялся напрямую этой темой во всем ее разнообразии, я бы написал диссертацию, и это был бы полный паралич»[255].

В конце месяца они однажды проводят долгий вечер за доверительным разговором, в котором не пытаются сделать окончательные выводы. Деррида говорит, что очень доволен этой встречей. Даже если временами казалось, что разговор топчется на месте, их несогласие, с его точки зрения, было лишь «другим способом достичь совместного согласия или быть несогласным с самим собой. И как можно было серьезно думать об Алжире – или о чем-то другом, – не придя к этому?» Он, видимо, догадывался, что Пьер Нора хотел бы публично объясниться по некоторым вопросам, например в ответе на рецензию, которую бы опубликовал Деррида. Но «по тысячам причин о написании статьи не может идти и речи». Вероятно, одной из них является защита близких. Впрочем, он был бы не против, чтобы все его длинное письмо или какая-то его часть были опубликованы анонимно, за подписью некоего «алжирского друга»[256]. Этот план, судя по всему, так и не был осуществлен.

Спустя несколько недель Деррида из Эль-Биара посылает новое письмо своему старому товарищу:

Это будет его последнее алжирское лето; возможно, он догадывается об этом, хотя и не признается себе. Для алжирских французов страх стал чем-то материальным. Одного старика зарезали в Эль-Биаре, в двух шагах от семейного дома Деррида. Шарли, сын двоюродной сестры, приехал на год пожить во Френе у Жаки и Маргерит, поскольку его семья боится, что его убьют; здесь у него проявится вкус к работе и исследованиям, и позже он скажет, что эта побывка спасла ему жизнь.

В этих очень неспокойных условиях Деррида в июле 1961 года завершает наконец свое «Введение» к «Началу геометрии», рукопись которого он писал на бланках факультета филологии и гуманитарных наук, отделения истории колонизации. С началом учебного года он подает перепечатанный на машинке текст Жану Ипполиту, который торопится отдать его в печать. В октябре в одном из самых лаконичных своих писем Ипполит заверяет, что «прочитал с большим интересом (и это не просто формула вежливости)» это подробнейшее введение, «в котором разбираются все изгибы гуссерлевской мысли»[258]. Столь краткий отзыв не может успокоить Деррида, готовящегося выпустить в свет свой первый текст.

24 ноября он посылает длинное и очень уважительное по тону письмо Полю Рикеру: ему хотелось бы показать ему свое «Введение», прежде чем оно будет опубликовано в Presses universitaires de France: «Ваше суждение для меня важнее любого другого». В частности, Деррида хотел бы, чтобы Рикер подтвердил многочисленные ссылки на свои тексты, содержащиеся во «Введении»; он говорит, что ему «особенно тяжело со ссылками на живых философов», поскольку он боится, что «нашел не те источники». Также он сожалеет о том, что во время их первой встречи ему не удалось выразить свое «огромное и искреннее восхищение» его работой, а еще он хотел бы ему объяснить, «по каким именно случайным причинам» он не попросил его руководить его диссертацией[259]. Через несколько недель Деррида, удивленный тем, что не получил никакого ответа, должен был заново написать письмо и послать его повторно, поскольку Рикер его потерял. К счастью, у Деррида остался черновик, как оставались черновики любой другой официальной переписки этих лет. Рикер, смущенный своей невнимательностью, на этот раз говорит, что очень тронут «признаниями и скромностью», которых так много в письме его молодого ассистента:

В следующие два года Деррида и Рикер сблизятся, несколько раз будут вместе завтракать или ужинать, как со своими супругами, так и без них. Но в этот период Деррида еще крайне робок и в обществе чувствует себя неуверенно. Что же касается Рикера, поскольку он перегружен собственными обязательствами, похоже, он не прочел «Введение» к «Началу геометрии» до его публикации. Поэтому, чтобы получить более честный и непосредственный отзыв на свою рукопись, Деррида обращается к Альтюссеру.

Его бывший «кайман» после внимательного прочтения заверяет его g января 1962 года, что никогда не читал о Гуссерле текста «столь же скрупулезного и столь же глубоко умного. Умного в глубине, то есть идущего дальше обычных констатаций противоречий, отыскивающего сокровенную интенцию, чтобы прояснить и обосновать загадки выражения». Он уверен, что Деррида пойдет дальше всех остальных интерпретаторов, которые «сдаются, когда битва кажется проигранной»: «ты же идешь до конца, и даже если можно принять решение не быть вопреки всему гуссерлианцем (что очень сложно, когда читаешь тебя…), понятно, что им можно было бы быть, и ясно, что это значит». Он говорит, что очень доволен тем, что разглядел в этом «Введении» отправной пункт нынешних размышлений Деррида: письмо, «трансцендентальную» патологию, язык. «Нужно продолжать: твои страницы, где ты пишешь о письме, полны смысла и содержат немало обещаний». По Альтюссеру, весь текст в целом первоклассный: «Я открыл его по возвращении из отпуска (дождь, снег, туманы), и он стал для меня светом и большой радостью»[261]. Альтюссер пользуется случаем, чтобы пригласить Деррида к себе в гости, в свое «логово» в Высшей нормальной школе. Ему хочется еще раз обсудить отношения Гуссерля с Гегелем и Хайдеггером.

Это приглашение не останется пустым звуком. Вскоре оно поможет Деррида в какой-то мере восстановить веру в себя. Он мечтает только о том, чтобы «заменить это искусственное, нечеловеческое, конвейерное напряжение, необходимое для „курсов“ и „публикаций“, живой работой, совместной работой в свободном диалоге». Сорбонна его изнуряет: лекции его, похоже, там очень ценят, но он жалуется, что большую часть времени проводит за проверкой совершенно неинтересных заданий. «Бывают дни, когда из-за усталости во всем этом я замечаю только выгорание, износ и бессмысленную жертву»[262].

В то же время перед ним снова с невиданной остротой встает алжирский вопрос. С начала 1962 года Секретная вооруженная организация расширила свои действия и на метрополию. В Париже прогремело несколько взрывов, один из которых случился напротив квартиры Сартра; другой теракт, который замышлялся против Мальро, наносит увечья четырехлетней девочке. Левые силы, сумевшие наконец объединиться, создают Национальный комитет против СВО и за мир путем переговоров. 8 февраля запрещается, а потом префектом полиции Морисом Папоном жестоко подавляется одна из демонстраций. Девять человек погибли, когда их придавили к решеткам метро «Шаронн». Спустя пять дней похороны жертв сопровождаются многочисленной процессией, собравшейся почтить их память.