В следующие недели Деррида и правда пишет три большие лекции – «Мнемозину», «Искусство мемуаров» и «Акты: значение данного слова», которые читает по-французски весной в Йеле, а потом по-английски в университете Ирвайна возле Лос-Анджелеса, куда он отправляется, вероятно, впервые. Этими работами, посвященными Полю де Ману, открывается, можно сказать, новый период в его творчестве. Они уже помечены темой памяти, с которой у него, по его словам, отношения одновременно страстные и болезненные:
Я никогда не умел рассказывать истории.
А поскольку больше всего я люблю память и саму Память, Мнемозину, я всегда ощущал эту неспособность как своего рода ущербность. Почему я лишен [дара] рассказа? Почему я не получил этого дара от Мнемозины?[928]
Но также они отмечены знаком траура, который для него неотделим от памяти. Три лекции, продолжающие размышления, начатые Деррида в работе «Смерти Ролана Барта», открывают длинную цепочку некрологов, которые потом будут собраны в книге «Каждый раз уникальный, конец света». Эти речи с самого начала размещены под знаком невозможного, поскольку они обращаются прежде всего к тому, кто теперь не может откликнуться ни на какой призыв:
…Смерть открывает всю силу имени в той именно мере, в какой последнее продолжает именовать и даже звать того, кого называют носителем имени и кто не может более отвечать на свое имя или отвечать от своего имени. В этой ситуации, как только последняя проявляет свою возможность при смерти, мы можем думать, что она не ждет смерти или что смерть в ней не ждет смерти. Призывая или именуя кого-то при жизни, мы знаем, что его имя может его пережить и уже его переживает, начинает уже при его жизни обходиться без него, высказывая его смерть и принося ее каждый раз, когда оно произносится в именовании или в оклике, каждый раз, когда оно записано в список, в общегражданский документ или же в подпись[929].
Слово «Мемуары», ставшее названием книги, которая сначала выйдет в США, следует понимать во всех смыслах, в том числе буквальном[930]. Дело в том, что этот текст памяти Поля де Мана становится для него поводом вернуться к своему собственному пути и чуть ли не впервые подвести итоги. На протяжении почти 20 лет его творчество выстраивалось в основном под влиянием обстоятельств в виде отдельных статей, лекций и семинаров. Его книги, не считая Glas, – это сборники, в которых общее направление движения обозначено всего лишь пунктиром. Но в США, где все больше его переводов, Деррида становится теперь предметом преподавания, а также темой для работ, в которых делается попытка представить его концепции в общем виде. В 1983 году выходит книга «О деконструкции» Джонатана Каллера, в которой открыто ставится цель – «описать и оценить практику деконструкции в литературоведении», а также проанализировать ее «как философскую стратегию»[931]. Повторяя в какой-то мере попытку Гаятри Спивак, Каллер желает обобщить мысль Деррида и сделать ее полезной на практике. Это превращение сложных работ, разбросанных и практически неотделимых от комментируемых в них текстов, в своего рода универсальный метод приведет к многочисленным недоразумениям, с которыми Деррида будет постоянно бороться.
Три лекции, посвященные Полю де Ману, – не только дань памяти. Это также и боевые тексты. Дело в том, что уже два года, как в прессе появляется все больше статей против де Мана, Деррида и Йельской школы. Столкновения, поначалу ограничивавшиеся университетской сценой, затем просочились и в обычную прессу. Заголовки статей как нельзя более показательны: «Кризис в изучении английской литературы», «Мир вверх тормашками», «Уничтожение литературоведения». Деррида пишет об этом так:
Профессора, наделенные значительным престижем, то есть еще и немалой академической властью, объявляют войну тому, что, по их мнению, угрожает самим основам этой власти, ее дискурсу, аксиоматике, риторическим процедурам, ее теоретическим и территориальным границам и т. д. И на этой войне они палят изо всех орудий, забывают те самые элементарные правила чтения и филологической честности, ради которых они, по их словам, как раз и воюют. Они считают, что могут указать на общего врага – на деконструкцию[932].
Война разворачивается не только на американской территории. Рут Баркан Маркус, заклятый враг Йельской школы, доходит до того, что пишет Лорану Фабиусу, министру промышленности и исследований, выступая против, как она сама говорит, «назначения» Деррида на пост руководителя Международного коллежа философии. Она заявляет:
Открыть Международный коллеж философии под руководством Деррида – это, наверное, шутка. А если серьезнее, это поднимает вопрос о том, не стало ли министерство жертвой интеллектуального шарлатанства. Большинство тех, кто осведомлен в философии и в ее междисциплинарных [sic] связях, согласились бы с Фуко, сказавшим, что Деррида занимается «террористическим обскурантизмом»[933].
Министр ограничивается тем, что передает копию письма самому Деррида, рекомендуя ему «никогда не спускаться по лестнице перед этой дамой».
Но запуск Международного коллежа философии оказался сложным делом и без мадам Маркус. В начале 1984 года CIPh, как его часто называют, действительно начал работу. Открылось 70 рабочих групп и семинаров. Но, как объясняет Деррида в очень длинном письме, адресуемом всем участникам проекта, «эти первые успехи стали возможны лишь благодаря исключительно тяжелой, для многих из нас попросту изнурительной работе». Одна из причин – вечные разногласия. Надеясь их как-то утрясти, Деррида предлагает важное изменение внутреннего регламента: по его мнению, собственно руководитель коллежа должен управлять и Высшим консультационным советом. Это предложение вызывает ожесточенную реакцию со стороны Жана-Пьера Файя. Однако Деррида выносит это предложение не для того, чтобы укрепить свою личную власть. В конце письма он объясняет:
10 октября 1984 года, через год после моего избрания, я сложу с себя все обязанности руководителя. Я твердо решил сделать это при любых обстоятельствах, какой бы стадии рассматриваемого процесса мы ни достигли к этому моменту… Эти решения стали для меня неизбежными по деонтологическим причинам, которых уже достаточно, а также по личным – из-за перегрузки, чрезмерной разбросанности, усталости, желания сберечь кое-какие силы для работы другого типа после, в общем и целом, трех лет на службе коллежу[934].
На протяжении всего этого года, несмотря на успех многих его начинаний, Международный коллеж философии остается для Деррида причиной для беспокойства. Административные обязанности представляются ему еще более тяжелыми потому, что сложности с Жаном-Пьером Файем так и не получили разрешения вопреки многочисленным попыткам сблизиться. Но главное то, что сам дух CIPh не соответствует его ожиданиям. Рене Мажор рассказывает об этом так: «Вначале Деррида был сердцем и душой коллежа, но он недолго ею оставался. Вместе с Лиотаром и некоторыми другими известными руководителями он посещал многие занятия. Но довольно быстро, и даже быстрее, чем в случае других институтов, в CIPh появились те самые изъяны, которые были для нас невыносимы в других местах, – можно сказать, что он пал под их натиском. Мы мечтали о международной системе, более свободной и открытой, нежели та, что утвердилась в самом скором времени»[935].
