В Париже об аресте Деррида узнают с запозданием. Во второй половине дня 30 декабря Маргерит тщетно ждет его в аэропорту Орли. Сначала объявляют, что рейс задерживается, потом – что он отменяется, но зимой это обычное дело. Только вечером Маргерит звонит ее тетка, которую предупредил адвокат. «Она была в бешенстве: „Жака арестовали. Ты понимаешь, в какой омерзительной стране мы живем! Мне так стыдно…“. Поскольку я предполагала, что ее телефон прослушивается, я тщетно пыталась ее успокоить, опасаясь, что у нее тоже есть враги». Пьер в США с Авитал Ронелл. Рядом с Маргерит ее родители, которые приехали погостить в Рис-Оранжис, и сын Жан, которому исполнилось 14 лет.

Охваченная ужасом, Маргерит звонит сначала Катрин Одар, которая дает ей номер своего контактного лица – Дени Дельбура, бывшего ученика Деррида, который отвечает за отношения между Западом и Востоком в ведомстве Клода Шессона, министра иностранных дел. «Я тут же ему позвонила, – вспоминает Маргерит. – Он сказал мне, что сразу же займется этим делом завтра утром, но это меня не успокоило. Я хотела, чтобы он немедленно принял меры, что он в итоге пообещал сделать. Около шести часов утра я решилась позвонить Режису Дебре, который в то время был близким советником президента республики. Спустя несколько часов он заверил меня, что Франсуа Миттеран со всей серьезностью относится к этому делу и говорит, что готов вызвать посла во Франции и угрожать чехам экономическими санкциями».

Очень быстро новость об аресте получает огласку. Жак Тибо, генеральный директор по делам культуры на набережной Орсе, звонит Катрин Клеман, заведующей рубрикой «Культура» в Matin, и просит ее дать максимальное освещение ареста Деррида: с одобрения Клода Пердриэля она решает посвятить этому событию передовицу завтрашнего номера. С появлением первых новостей телефон в Рис-Оранжис звонит не переставая, и Маргерит действует по всем направлениям сразу: «Я весь день не снимала халат, у меня не было времени переодеться и по-настоящему оценить происходящее. Ролан Дюма, которого мы несколько раз встречали у Поль Тевенен, позвонил мне и предложил помочь. Он был готов вместе со мной выехать немедленно в Прагу, но он также был единственным, кто спросил у меня, возможно ли, что Жак действительно перевозил наркотики»[880].

В это время посла Чехословакии в Париже г-на Яна Пудлака вызывают на набережную Орсе. В 16 часов его приняли Арри Пюизе, курировавший отношения с Восточной Европой посредник, хорошо знакомый русским, и Дени Дельбур, который ведет встречу, поскольку близок к Деррида и к интеллектуальным кругам. Посол не понимает, почему эта история наделала столько шуму, в том числе на самом высоком уровне. У молодого дипломата Дени Дельбура сохранились отчетливые воспоминания об этом разговоре: «Когда мы выразили удивление и негодование этим незаконным арестом, совершенным под предлогом перевозки наркотиков, посол с апломбом ответил, что всем известно, что во французских университетах при попустительстве преподавателей идет оборот наркотиков и что его страна в состоянии этот оборот остановить. Я прервал его: „Вы знаете, кто такой профессор Деррида? Профессор Деррида – аскетичный человек, который имеет безупречную репутацию в академических кругах во Франции и за рубежом, и вы не найдете никого, кто хотя бы на секунду поверил в подобные обвинения“. Помню, что употребил слово „аскетичный“, подумав про себя, что сам профессор мог бы это и не одобрить, но я использовал язык, казавшийся мне наиболее подходящим в разговоре с представителем коммунистической морали… И когда я говорил, я видел, как посол, делавший пометки, записал слово „аскетичный“ в маленькой записной книжке. Я продолжил: „Я и сам ученик профессора Деррида, и я могу назвать вам имена множества его бывших учеников, однокурсников или друзей, которые прошли через Высшую нормальную школу на улице Ульм и которые занимают сегодня очень высокие должности, начиная с Режиса Дебре, советника президента республики…“. В конце встречи, не меняя тона, посол изменил манеру держаться, думаю, он начал всерьез спрашивать себя, во что влез. Никаких сомнений, что власти в Праге, в свою очередь, знали, что делали, и прощупывали таким образом почву»[881].

В действительности чехословацкие спецслужбы недооценили известность Деррида. Буря протестов, за несколько часов разразившаяся в прессе, в министерствах и затронувшая даже Елисейские поля, показала масштабы их оплошности. Вечером Густава Гусака информируют, что Франция требует немедленного освобождения философа. Ни Прага, ни Москва не желали открытого противостояния с Францией: чехословацкому президенту ничего не остается, как подчиниться.

В ночь с 31 декабря на 1 января полицейские, накануне арестовавшие Деррида, приходят его освобождать, на этот раз очень вежливо. Поскольку во время допроса накануне речь несколько раз заходила о Кафке (Деррида, готовящий доклад «Перед законом» для конференции, посвященной Лиотару, посещал могилу Кафки), адвокат «сказал ему, как бы между прочим: „Вам, должно быть, кажется, что это история из Кафки. Не воспринимайте ее трагически, считайте литературным экспериментом“. Я ответил ему, что воспринимаю это как трагедию, но прежде всего для него – или для них, не знаю»[882].

Обессиленный Деррида прибывает во французское посольство в тот момент, когда в нем как раз снимают декорации после новогоднего приема. Его устраивают в комнате, где он пытается немного отдохнуть, перечитывая пражские фрагменты «Замогильных записок» Шатобриана. На следующий день после обеда он садится на поезд до Парижа в сопровождении сотрудника посольства, который провожает его до границы с Германией. В Штутгарте к нему присоединяется съемочная группа канала Antenne 2 и журналистка Сильви Марион, которая берет у него большое интервью.

Когда Деррида прибывает на Восточный вокзал 2 января в 7.30 утра, его немедленно окружают журналисты и фотографы. Дипломаты, коллеги, студенты и друзья тоже пришли его встретить. Но ему едва хватает времени поприветствовать их. Вместе с Маргерит и Жаном Деррида тут же отбывает в студию Antenne 2, чтобы вместе с журналисткой посмотреть интервью, отснятое в поезде: тема деликатная, и он старается никого не скомпрометировать неловкой фразой[883].

Для современного телезрителя сюжет, переданный в новостях в 12.45, выглядит тем более странно, что философу дали мало времени – семь минут, чтобы рассказать о том, что с ним произошло. Деррида медленно подбирает слова, особенно в начале, и не смотрит в камеру. Описав контекст своего выступления в Праге, он соглашается изложить факты, но старательно избегает сенсационности и жалости к себе: