В данной ситуации имелся интересный нюанс, зачастую игнорируемый историками либо рассматриваемый в отрыве от контекста той эпохи. Подойдя к Москве 1 декабря, Эдиге распустил войска по великокняжеским владениям с целью «грабежа». Были взяты Коломна, Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. Два последних города были разорены вторгшимся отдельно от основных сил ордынским отрядом, возглавляемым неким султаном (т. е. Джучидом). Эдиге не спешил при этом атаковать хорошо укреплённый Кремль. Некоторые исследователи пытаются представить причины такого поведения татар (грабёж) их «врождённой» алчностью и дикостью, когда они только и думали, как бы пограбить русские земли. Это не так.
Предпринятый Эдиге «грабёж» в рамках правовых норм XV в. таковым (по крайней мере в глазах татар) не воспринимался. Почему? Ситуация объясняется крайне просто, если вникать в суть ордынско-русских отношений того времени с точки зрения Орды. Василий I задолжал Орде выход за 13 лет – 91 000 руб.[5] Судя по тому, что эмир не особо рвался атаковать и заранее распустил войска по территории «русского улуса» с целью поживиться, видимо, фактический правитель Орды не особо надеялся на сговорчивость московского князя, который спрятался в Кремле. Он понимал, что, возможно, договориться вновь не удастся, и Василий не «даст ему выхода». В то же время этот выход ему был нужен. И он решил «собрать» его сам, для этого и распустил войска для «грабежа». Таким образом, с точки зрения Эдиге, это был не грабёж, а всего лишь принудительное изъятие недостающего выхода.
Вероятно, сыновья Тохтамыша оставались в Московском княжестве около трёх лет. В 814 г. по х. (1411/1412 гг.), «когда сгущались мраки междоусобиц и перепутывались звёзды между обеими партиями в сумраках Дештских, вдруг, в полном величии власти Джелалиевой, появился (один) из блестящих потомков Токтамышевых» (это был Джелал ад-Дин) и выдвинул очередную претензию на трон «из стран Русских»[6]. Источники хранят молчание, где были «расквартированы» Джучиды в течение этих трёх лет, выделялся ли им какой-либо юрт (юрты) или они находились при дворе великого князя (при этом не стоит забывать, что они были не одни, а с семьями (в исламе допускается многожёнство, и как жён, так и сыновей и дочерей у султанов было немало) и военными (в том числе и высшего звена – князьями, которые сами были со своим окружением)). Здесь трудно что-либо предположить, особенно учитывая тот факт, что в то время аристократия Степи ещё не забыла кочевые традиции (как позже выходцы из оседлой Казани, например) и им попросту необходимо было пространство для вылазок на степные просторы. В то же время в более поздние периоды Москва боялась селить выходцев из Степи близко к самой Степи, ожидая, вероятно, их перехода на сторону единоверцев в случае походов последних на Русь.
Я полагаю, в этот период (1400–1445[7]) юрты им не выделялись, так как, скорее всего, сами они воспринимали своё пребывание у русских как кратковременное, мечтая поскорее вернуться в сарайские просторы, и потому они, вероятно, просто перемещались по московской территории со своими людьми, кочуя от пункта к пункту.
В течение 1412 г. Тохтамышевичи преуспели в оттеснении Эдиге от властных позиций в Сарае – зимой 1412 г. Джелал ад-Дин «сяде» в Сарае. Их бывший «покровитель» Василий I совершил в августе 1412 г. поездку в Сарай к «Зелени-Салтану», как к законному наследнику трона Чингис-хана[8]. Однако по приезде он застал на престоле уже другого сына Тохтамыша, Керим-Берди, убившего брата[9]. Тем не менее временно стабильность общеимперских дел была восстановлена. Это было первым путешествием в Сарай для Василия за многие годы неподчинения Орде[10]. Василий был, несомненно, лично хорошо знаком с сыновьями Тохтамыша, так как в юности, как и другие русские князья-наследники трона, около трёх лет находился в Орде[11].
Политических фигур уровня Джелал ад-Дина и Керим-Берди, являвшихся сыновьями одного из последних могущественных ханов Улуса Джучи, мысливших себя как потенциальных правителей единой ордынской империи, мало интересовала жизнь в «русском улусе». Они обращались к московскому правителю лишь для решения своих кратковременных тактических задач. Для них московская часть Улуса ещё не имела самостоятельного политического значения и ценности, которую она приобретёт для последующих «постояльцев» из Степи. Их мысли были заняты восстановлением единого имперского государства. Невнимание позднейших историков к этим фигурам не говорит об их политической «мелкоте» и никчёмности – это лишь свидетельство перенесения позднейших реалий на события далёкого прошлого.
Москва на данном этапе своего развития была включена в позднезолотоордынскую политику на позициях подчинённой стороны. Мнение её правителей не интересовало представителей татарской стороны. Её влияние на политической сцене Дешт-и-Кипчака едва просматривалось и было минимальным; по масштабам оно было несопоставимым с влиянием Великого княжества Литовского. Возможно, последнее и задавало образцы отношений с Ордой, в дальнейшем заимствованные и видоизменённые Москвой.
К 1425 г. и Эдиге, и Василия не было в живых, и короткий период влияния Тохтамышевичей в Сарае миновал. Наступала эпоха поздней Золотой Орды. Соответственно, на сцену выходили новые политические фигуры. Одним из них был Улуг-Мухаммед, личность, которая в дальнейшем установит новый вид отношений с московским князем Василием II. Эти отношения приведут к первому длительному поселению Джучидов в Московии и переменам в положении джучидской аристократии Степи и Даниловичей-Рюриковичей относительно друг друга.
Когда Василий I скончался в 1425 г., на территории великого княжества развернулась кровопролитная гражданская война за наследование великокняжеского трона. Смерть Василия I и последующая борьба за престол произошли во время возобновившейся политической неразберихи в Степи. После смерти Эдиге в 1419 г. представители двух противоборствующих ветвей династии Джучи начали многолетнюю борьбу за наследство. К началу 1430-х гг. одному из основных претендентов на власть в Степи, Улуг-Мухаммеду, удалось на время объединить центральные земли империи, включая Крым. Именно в это время (конец 1431 г.) двое основных претендентов на московский великокняжеский трон прибыли к Улуг-Мухаммеду в надежде на поддержку своей кандидатуры верховным сюзереном[12]. На тот момент Улуг-Мухаммед являлся верховным правителем западной части империи, полноправным сарайским ханом и, соответственно, сюзереном «русского улуса».
Хан и его администрация не смогли найти понимания со своими же ордынскими оппонентами в данном конфликте. Улуг-Мухаммед (фактически князь Мин-Булат и поддерживавшие его беки-князья) поддержал Василия II, а на сторону его дяди Юрия Дмитриевича встал Ширин, «большой князь» Текина (Тегине) – представитель татарского рода Ширин. Правда фактически Текина не посмел выступить против хана, и таким образом Василий стал легитимным великим князем[13]. Конфликт между Рюриковичами всего лишь затих, но не прекратился, как, видимо, и конфликт между ордынскими силовыми группировками.
Раскол в лагере Улуг-Мухаммеда ярко демонстрирует нам шаткость личных позиций хана во властных реалиях Степи того времени. Примерно к 1435 г. власть Улуг-Мухаммеда была серьёзно оспариваема другим претендентом на единую власть, Кучук-Мухаммедом б. Тимуром. Среди позиций, по которым данный Джучид соперничал с Улуг-Мухаммедом, было и московское наследство. Возможно, Кучук-Мухаммед решил поддержать отпрысков Юрия Дмитриевича (ум. 1434) в конфликте с Василием.
