Когда я вхожу туда, я ничего не меряю. Раньше мама сама прикладывала мне к лицу сережки или примеряла на меня диадемку, а потом хлопала в ладоши и говорила: «Какая ты у меня хорошенькая!». Но сейчас я не хочу. Без мамы все совсем не то.

А еще не такая уж я хорошенькая. Наверное, для мамы была. А теперь ее нет, и я больше никогда… (зачеркнуто).

Сегодня я застала там Вика. Он думал, что я не замечу, но я сразу поняла, что в комнате есть кто-то еще. Покрывало съехало набок, и пыль на свету колыхалась как-то не так.

– Выходи, – сказала я. – Я знаю, что ты здесь.

Тогда он вылез из-под кровати. Длинный, как вешалка в прихожей. Сутулый, тощий, потный от смущения. Совсем не похож на себя. Лицо в грязи, нос и глаза красные.

Я думала, он просто уйдет, постыдится, что я его застукала. Но он не ушел.

Вик сел на кровать, а потом лег поперек. Я устроилась рядом, свернулась клубком. Так мы уснули, вдыхая ее слабеющий запах.

15 апреля 1908

Каждое утро я просыпаюсь и чувствую, что в моей жизни появилась пустота. В ней ничего нет – ни света, ни звука, только чувство, что рядом должно что-то быть, но этого нет.

Еще я скучаю по папе.

Он совсем переменился. Никуда не ездит, ни с кем не встречается. Почти не выходит из своего кабинета. Теперь он спит там, и ест тоже. А мы совсем одни.

Ну, у меня есть пани Новак, она все время пытается меня расшевелить. Заставить делать, занять мне руки. А я стала злюкой. Когда она сегодня погладила меня по голове, я больно уколола ее иголкой и сказала, что не нарочно. Но я нарочно. Знаю, это плохо, но она раздражает меня с каждым днем все сильнее!

Лучше бы я проводила время с Виком.

16 апреля 1908

Сегодня я спряталась от пани Новак. Я выкинула свою шляпку из окна, чтобы она подумала, что я убежала гулять и искала меня снаружи. Когда она выбежала из дома, я пошла в классную комнату Вика и забралась в шкаф, где хранят свернутые геогрофические карты. У брата как раз был перерыв между занятиями.

Через несколько минут они с учителем, паном Вельским, вернулись в класс. Они не заметили меня.

Сначала мне сделалось очень смешно от того, что они даже не подозревают о моей проделке. Захотелось хихикать. Но я зажала рот рукой и заставила себя сидеть тихо.

На уроке Вик и пан Вельский беседовали об истории. Что-то там о Римской империи. Мне стало так интересно! Пан Вельский сказал, что великие империи возникают, растут, достигают расцвета, а потом разрушают сами себя. Это красиво и страшно! А Вик сказал, что тогда и эта империя падет. Я так и не поняла, о чем он. Голос у Вика был совсем взрослый и сердитый, а пан Вельский с ним согласился, но не так уверенно.

Потом они заговорили о границах, и тут пан Вельский, не переставая говорить и размахивать руками, подошел к моему убежищу! Распахнул дверцу и увидел меня!

Я думала, учитель раскричится, но он не стал.

– Виктор, у нас на уроке гостья! Ты знал?

Виктор подошел и тоже уставился на меня, как на какую-то зверюшку.

– Виктория, что ты здесь делаешь? – удивился он.

– Прячусь от пани Новак, – объяснила я. – Мне с ней скучно!

– И что же, юная госпожа, вы предпочитаете нашу компанию ученых мужей?

– Пожалуй, – ответила я, чтобы они не подумали, что я глупая.

Если говорить «пожалуй» вместо «да» или «нет», можно показаться старше и умнее. Пожалуй, можно.

Пан Вельский галантно подал мне руку и помог вылезти из шкафа. Он дал мне старый учебник Вика по древней истории и посоветовал начать с самого начала, чтобы понимать, о чем они беседуют на уроках.

Но стоило дочитать первую страницу, как в классную комнату влитела пани Новак! Она тяжело дышала, в точности как лошадь, и на платье в подмышках у нее расползлись неприличные пятна.

Увидев меня, она даже взвизгнула, как рассерженная кошка.

– Виктория! Что вы себе позволяете?! Немедленно идите со мной! Вы мешаете молодому пану заниматься!

Я даже возразить не успела, как за меня вступились вместе и брат, и его учитель! Они заверили пани Новак, что я нисколько им не мешаю, даже наоборот. Потом пан Вельский сказал пани Новак что-то очень тихим голосом. Она покосилась на меня с таким видом, будто сильно сомневалась, но все же кивнула и ушла.

Так я провела на уроках с Виком целый день! И мне ничуточки не было скучно!

Завтра я пойду снова, и попрошу пана Вельского дать мне книги про животных. Только не для детей, а настоящие, ученые.

27 мая 1908

Дорогой дневник, дела мои идут на поправку. Так ведь можно говорить? Вик иногда ругается, что я безграмотная, но уже не так сильно, как раньше. Мои отметки по родной речи стали лучше, да и Вик больше не называет меня дурищей, просто немножко ворчит.

Он много для меня делает. Возится со мной подолгу, читает мне книжки, помогает мастерить рамки для моей будущей коллекции бабочек. Может, это потому, что родители Бартека увезли того в Варшаву, и ему больше не с кем дружить, кроме младшей сестры. Не хочу так думать.

Папа все также ни с кем не видится. Даже с ксендзем, который раньше приходил к нам на обеды по воскресеньям. Отец давал ему деньги на ремонт костела и жертвовал бедным.

На днях приезжали папины старые деловые партнеры. Те самые, которые были у меня на дне рождения. Они приехали на одной блестящей машине. Мы с Виком даже вышли ее рассмотреть. У автомобиля колеса, как у кареты, но нет даже запасных креплений для лошади. Что, если машина встанет посреди дороги? Как тогда сдвинуть ее с места? Мы с Виком начали спорить об этом, а тут из дома как раз вышли те мужчины. Они ругались между собой, говорили, наш отец выжил из ума.

Мы с Виком притаились за машиной, и они нас не увидели. Иначе постеснялись бы ругать папу при его детях. Гады! Папе просто плохо, потому что он слишком сильно любил нашу маму. А теперь не знает, как жить.

Я страшно разозлилась, но Вик точно расстроился еще сильнее. Я видела, как он сжал кулаки. Так и стоял, пока машина отъезжала и обдала его вонючим дымом из трубы.

Я осторожно взяла его за рукав, встала на цыпочки и погладила по плечу. Так мама всегда успокаивала папу, когда он был в гневе. Но этого было мало.

Тогда я стала говорить о бабочках.

Сказала, что бабочки не рождаются красивыми. Сначала они мерзкие гусеницы, потом превращаются в куколку. И им нужно время, чтобы научиться жить по-новому, отрастить крылья. Так и наш папа. Он не сошел с ума, как шепчутся слуги и его бывшие друзья; он не умирает в своем одиноком кабинете, как боимся мы. Он просто окуклился.

Вик ничего мне не ответил. Но рукой я почувствовала, что он уже не такой каменный. И еще я увидела его слабую улыбку. Другой бы не заметил, а я – да, потому что мы родная кровь.

3 августа 1908

Мой друг, я вновь пишу тебе. У меня не хватает слов, чтобы описать пережитое, но я все же попытаюсь. Еще два месяца назад я думала, что мне уже нельзя сделать больно. Но тот ужас, который мы с Виком испытали… Я думала, мое сердце лопнет!

Утром после завтрака мне удалось улизнуть от пани Новак, и мы с Виком отправились на окраину сада, туда, где стоит зимний сад. Сейчас стоит душный август, и все стекла в нем выставлены. Зимний сад выглядит запущенным, диким. Стебли рвутся наружу, как живые. Хотя они такие и есть. Тяжелые цветочные шапки гнут их к земле, вокруг стоит такой аромат, что голова закружится, и упадешь.

На запах цветов слетается много пчел и моих любимых бабочек. Мы с Виктором как раз сделали много рамок, и я приготовилась наполнить их образцами. Картинки в книжках уже не так интересны, как настоящие насекомые.

Наш садовник соорудил для меня сачок с марлевым колпаком. Мы взяли с собой бутерброды с сыром и лимонад в бутылке. Я впервые в жизни сама планировала пикник, и хотела, чтобы все было идеально. Я ведь будущая хозяйка.

Виктор устроился в шезлонге со справочником, а я начала охоту. Бабочек вокруг было просто море! Но они все время ускользали от моего сачка. Тогда я перестала бегать, а стала красться, чтобы бабочки ничего не заподозрили.