Желтоглазый трамвай, погромыхивая, тревожил полудрёму туманного летнего утра. Он укачивал в себе кондуктора Светку, молодую крепкую женщину с наливной тёмно-пшеничной косой. Светка сонно клевала вздёрнутым носом. Ночь дала ей четыре часа сна в плоской постели общежития. Утро бессилием сдавило большую пухово-тёплую грудь. Сердце где-то в дремучей глубине тяжело ухало.

Светка привыкла добирать остатки сна в пять утра – когда пассажиров почти нет. Но к концу вахты работа становилась невыносимой. Дни медленно переваливались с ноги на ногу. Короткие ночи придавливали цементным сном, утром еле выбиралась из него. Светка становилась рассеянной. Мысли её улетали далеко, к родной хате. Только штрафы за безбилетников всё-таки приводили в чувство. Кто захочет последнюю копейку отдавать? «Не для того, дурёха, ребёнка с мужем оставила и в город умчалась без выходных две смены в сутки пахать», – ругала она себя.

В первый раз приехала осенью колосом золотистым, спелым. К трудной работе привыкла быстро. Но зима её подкосила. Холод собачий. Туалетов не было. Терпела до конечной. А конечные позакрывали, и одна ей дорога – в кусты. Вот и свалилась с циститом. Но домой не вернулась раньше срока – все свои смены отработала. Устала Светка, потускнела.

Весной-летом – иное дело. Хорошая погода – так и у людей настроение расцветастое. То пассажир какой доброе слово скажет, то девчата что-нибудь выдумают. В коллективе Светку любили. Там, где она, – там и женский хохот. Только всё же тяжело было дышать городским воздухом. Да и руки скучали по делу да по земле. А сердце домой просилось и дни считало.

Затренькал трамвай – Светка разлепила махровые ресницы: кто там с утра на дорогу лезет? Остановились. Через заднюю дверь заполз бесформенный мешок в прорехах. Светка тряхнула головой. Пьяный плешивенький мужичок плюхнулся на сиденье.

– Что запёрся-то? – грозно бросила с места Светка больше для порядку, чем для проку. – Алкаа-ашня-а! Платить-то думаешь? Мужичок уткнулся в соседнюю спинку кресла. Светка махнула на него рукой и снова закрыла глаза. Грузный сон опустился ей на плечи, она даже не почувствовала ядрёно- кислого запаха единственного пассажира. Так и проспала до румяного поджаристого рассвета.

Проснулась Светка неожиданно и резко, словно её кто толкнул. Трамвай взбудоражился, встряхнулся и стал дышать городом, вдыхая и выдыхая на каждой остановке его мысли и настроения.

«А сдачу я чем сдавать должна?.. Чего сидим-то! Как истуканы!.. Оплачиваем за проезд!.. А ну, брысь отсюда!» – хозяйски командовала кондуктор. Светка то проворно пробиралась через пассажиров, прикладывая свою карточку к валидатору и отрывая билеты, то задумчиво сидела в полупустом вагоне, раскладывая деньги по кармашкам рабочей поясной сумки.

Ближе к полудню в центре перекрыли проезд, Светке пришлось предупреждать каждого вошедшего пассажира: «Трамвай едет через депо! В объезд!» Пассажиры после объявления о новом маршруте выскальзывали из вагона.

Трамвай нырнул во двор стоянки. Светка, не дожидаясь своего водителя, Наташку, сразу побежала в столовую – редкий случай, когда можно вкусно поесть. Обычно их маршрут через депо не проходил, и обедать приходилось на оставшихся конечных. Там всегда в распоряжении были микроволновки и электрические чайники. Женщины разогревали принесённую в баночках еду, но чаще обходились просто чаем: весной и летом на жаре еда быстро скисала.

В столовой было тихо и солнечно. Быстро проглотив горячую лапшу, Светка выпила бульон – жар разлился по телу. Стало душно. Она отхлебнула чай и вскочила. Но не успела вылезти из-за стола, перед ней на рыжем блюдечке оказался ломтик хлеба с маслом и малиновым вареньем. Наташка молча поставила тарелочку перед напарницей и, мягко покачивая бёдрами, направилась к двери. Светка вслед улыбнулась и откусила хлеб. Она ощутила на языке вкус родного дома. Мягкий, сладкий, выдержанный.

Светка прикрыла глаза.

– Самохина! – окликнул её кто-то. – Чего расселась? На маршрут выходите!

Дожёвывая хлеб, Светка выбежала из столовой. На улице благодарно махнула Наташке рукой, улыбнулась и вскочила в вагон.

Снова зазвонил трамвай по городу, ожившему, предвкушающему воскресные развлечения и приятные дела. Трамвай заполнялся свежим, оживлённым гомоном, сочным смехом, шелестом душистых платьев, шорохом воздушных шаров, хрустом цветочных обёрток… Светка тихо грелась на солнышке, гладящем её спину и щёки, вглядывалась то в пассажиров, то в прохожих за окном.

На остановке у сквера Победы вагон затопила толпа. Шустро загалдела стайка совсем юных студенток, у которых детство сияло на неизмятых щеках и в незамутнённых глазах. Прикладывая их карточки к терминалу, Светка нечаянно уткнулась носом в пышную охапку тёмно-фиолетовой наливной сирени в руках одной красноволосой попрыгуньи.

Яркий, сладкий аромат душистого живого солнца растёкся внутри, отворив двери старых, давно позабытых надежд. И вспомнились Светке рассыпанные лучики волос на её юных плечах, свежесть утра, благоухание только проснувшихся кустов сирени, открывших глазки вишен и яблочный вкус поцелуев…

– Иха-а-а! Надёргали! И не стыдно! – забрюзжала крючковатая сухонькая старушка.

Светка удивлённо посмотрела на бабульку, огляделась. Вспомнила, где она. И устало заступилась:

– Не ворчи, старая, не убудет добра.

Вдруг остановились. У центрального парка авария обещала долгую задержку. Светка заскочила к Наташке. Впереди выстроились ещё пять трамваев. В первом собрались водители и кондукторы, судачили, махали возмущённо руками.

– Вот ведь паразиты! – засмеялась Светка, хлопнув руками по бёдрам. – Опять на путях гоняют! Ох, ну что за народ такой!

Наташка пожала плечами и открыла двери, пассажиры высыпали на пряно-тёплую улицу. Впереди остался только один. Светка мельком взглянула на него – смоляная борода и чуть тронутые сединой курчавые волосы. Священник раскрыл книгу и погрузился в чтение.

Светка подошла к своему сиденью и увидела на пыльном полу веточку сирени, которую обронили девчушки. Подняла, отряхнула и поднесла к лицу. Сладко-спелый аромат смешался с удушливой пылью. Светка присела. Она стала вертеть в руках увядшую веточку. Разглядывала цветочки. Больше не искала горький пятилистник желания.

Вдруг перехватило дыхание, и Светка беспокойно вскочила. Бросила веточку на своё рабочее место и постучала к напарнице в кабину:

– Пойду сбегаю, у баб повыспрашиваю, что тут случилось.

– Иди, – пожала равнодушно плечами Наташка, поправляя прядь выцветших непрокрашенных волос так, чтобы прикрыть синяк.

Светка собралась было что-то сказать, но только выдохнула воздух, сжала губы. Чиркнула взглядом по книжке, которую читала Наташка, и загорелась:

– Нашла что читать! Ты ещё скажи, что в прынца Грэя веришь или в чудо, – она подняла и бросила замусоленную рвано-грязную книжку Натальи. – Баба взрослая, а всё о ерунде думаешь. Ну, мать! Говорю тебе! Чудес не бывает!

– Не всем ведь быть такими практичными и умными, – улыбнулась добродушно и конфузливо Наташка.

– Не изменится твой, – чуть помолчав, задумчиво и тихо добавила Светка.

Наталья подняла голову и посмотрела ей прямо в глаза. Дрогнуло Светкино сердце. Похолодело. Положила она всё своё рабочее снаряжение и молча вышла в вагон.

У дверей трамвая взглянула на священника. Он держал прикрытую книжку в жилистых крепких руках и смотрел в окно. У него было ещё молодое, красивое, но какое-то худое и острое лицо. Священник медленно перевёл взгляд на Светку.

Его бледно-голубые глаза смотрели внимательно и глубоко. Сколько знакомой боли и света в них она нашла… Светка вздрогнула и испугалась, но не смогла сдвинуться с места.

– Самохина! Ты что, оглохла! Дверь долго открытой держать? – раздался голос Наташки.

Светка очнулась и выскочила из вагона. Сделала несколько шагов и обернулась. Растерянно посмотрела на напарницу. Та подняла глаза. Светка хотела вернуться, она уже сделала движение вперёд. Но Наташка, не понимая её, махнула, мол, добро, беги. И улыбнулась так тепло, по-детски. Добрая она, Наталья. И Светка поплелась к соседнему трамваю.