– Так ведь запретили вроде...

Мама снова махнула рукой.

– И еще, мамочка, последнее... – сказала Маринка. – Я забыла спросить: кто-нибудь звонил?

– Господи! – виновато воскликнула мама. – Как Ирка начала рассказывать, так сразу все из головы вон. Тебе, Ирочка, звонил человек с иностранным акцентом. Сказал, что перезвонит завтра или послезавтра.

– Уж не Лендел ли? – предположила сестра. Я пожала плечами.

– И еще звонил Левочка, – продолжала мама. – Хотел пригласить вас завтра на пикник. Я сказала, что вы позвоните утром.

– А знаешь что, Ирка? – неожиданно вдохновилась сестра. – Поехали! По крайней мере, ящик до вечера смотреть не будем. Воздухом подышим. Поедем?

– Поедем, – кивнула я. – Опять же Левочке радость... Левочка – константа нашей с Маринкой жизни, наш «одноколясочник», сын маминой ближайшей подруги. На вид – типичный хилый интеллигент из советской кинокомедии, по сути – явление на редкость многоплановое. Левочка всегда был круглым отличником, читал все, что попадалось под руку, и поражал взрослых обширными познаниями в самых разных областях. Носил очки и не любил заниматься спортом. С другой стороны, не было человека, более изобретательного по части разного рода проделок и хулиганств, в которых мы с огромным удовольствием принимали участие. Когда терпение взрослых иссякало и начиналось разбирательство, Левочка, не колеблясь, брал вину на себя. Несколько лет после того, как наш папочка отчалил, оставив маму с очаровательными близняшками, она снимала дачу вместе с Левочкиными родителями, и, видит бог, для нас это было совершенно замечательное время.

Новые экономические времена застали Левочку сотрудником НИИ. И тут он в очередной раз поразил всех родственников и знакомых, как-то на удивление быстро сделавшись бизнесменом, причем очень и очень преуспевающим. Как у него все это получалось – не знаю. Полная загадка! Иногда мне приходило в голову, что он играет на несоответствии внешности и деловой хватки. «Акулы» видят перед собой хилого, неприспособленного юнца – и расслабляются, а тут он их – хвать! Впрочем, не знаю... Новый статус, конечно, сказался на внешних атрибутах его жизни: от роскошной иномарки до недвижимости; возможно, он изменился и внутренне, но, к счастью, незаметно для нас. С нами он был прежним Левочкой – очкастым, субтильным, немного нелепым Левочкой, много лет безнадежно влюбленным в Маринку.

Идея пикника с Левочкой меня вполне устраивала. Это означало, что нас отвезут в красивое место, уложат на травку, накормят и напоят, не дав при этом ударить пальцем о палец. Левочка все сделает сам. Среди прочих его достоинств имелось и это: он умел жарить шашлыки и вообще – готовить. По этому поводу я не раз заявляла Маринке, что она дура и счастья своего не понимает. С чем она неизменно соглашалась и беспомощно разводила руками.

Левочка часто звал нас куда-нибудь, а мы далеко не всегда соглашались, предпочитая другие компании. Он обижался, но ненадолго, а потом неизменно звонил и снова куда-нибудь звал. На этот раз его приглашение оказалось очень кстати. Если где и можно было надеяться хоть немного отвлечься – так это на пикнике с Левочкой. Ну не отвлечься – отвлечься мне вряд ли удалось бы, – так хоть чуть-чуть расслабиться.

Я была уверена, что после всех этих цыган и Потемкиных меня ожидает очередная бессонная ночь. Но мамины капли, к счастью, начинали действовать. Я вяло пробормотала:

«Спокойной ночи, разбуди меня не очень поздно», – и побрела к себе в комнату.

Мне приснился совершенно идиотский сон. Костя водил по улицам большого, лохматого медведя с кольцом в носу. Но в то же время он сам и был этот медведь... Мы собирались уезжать, но было непонятно, пустят ли медведя в самолет. «Кроме того, – говорила я, если ты – это медведь, то без тебя с медведем я ни за что не поеду».

Глава 13

Утром я проснулась оттого, что Маринка вошла в комнату и села в кресло. Она вошла и села совершенно бесшумно, но я все-таки почувствовала, что в комнате кто-то есть, – и проснулась.

– Привет, – тихо сказала она, увидев, что я открыла глаза.

– Слушай, – спросила я, со сна плохо соображая, что к чему, – медведь-оборотень – это из Мериме?

– Не только, – сказала Маринка. – Это много у кого есть. И у Мериме тоже. А что?

– Ничего, – я помотала головой, пытаясь разогнать сонную одурь. – Сон дурацкий приснился.

– Ясно, – кивнула сестра. – Знаешь что, Иришка, ты давай вставай. Я позвонила Левке, он скоро приедет, а мне еще нужно тебе кое-что показать.

– Плохое? – насторожилась я.

– Н-не знаю... скорее чудное, – неуверенно проговорила она. – Вставай, пойдем кофе пить.

Я вскочила с кровати и отправилась в ванную. В зеркале была все та же неутешительная картина: взъерошенное, перепуганное существо с синевой под глазами. «Наплевать! – подумала я. – Левочка переживет. Даже краситься сегодня не буду. А когда вся эта история кончится – если она, конечно, когда-нибудь кончится, – тогда приведу себя в порядок. Постараюсь, по крайней мере». Щетка для волос куда-то запропастилась. Пришлось взять расческу, которая в моей гриве немедленно сломалась. Я вышла на кухню, неся в руке две половинки, и с ходу налетела на сестру:

– Это ты взяла мою щетку?

– Погоди ты со своей щеткой, – отмахнулась сестра. – Ничего я не брала. Лучше садись и смотри.

С этими словами она выложила передо мной хорошо знакомый мне листок с Никитиным письмом Люське. Я машинально отхлебнула кофе и вопросительно посмотрела на нее.

– Прочесть еще раз? Но я вроде бы все помню... Письма, угрозы, странные типы...

– А ты смотри внимательно, – посоветовала сестра. – Ничего не кажется странным?

– То есть как – не кажется? – искренне изумилась я. – Да здесь что ни слово, то странность! Мы же об этом уже говорили...

– Я про форму говорю – понимаешь? – про форму, а не про содержание.

– И что ты про нее говоришь? – недоумевала я.

– А то, – торжественно объявила сестра, подняв указательный палец, – что это письмо писал не один человек.

– То есть как?!

От неожиданности у меня дрогнула рука, и на столе образовалась большая кофейная лужа. Сестра удовлетворенно кивнула, взяла тряпку и стала вытирать стол.

– А вот слушай. Ты помнишь, что такое транслитерация?

– Ясное дело, помню, – удивилась я. – Что за дурацкий вопрос? Слова из одного языка передаются на письме буквами из другого.

– Помнишь, у нас в университете был профессор, помешанный на проблемах транслитерации? Как же его? Ну да, Вознесенский... Помнишь, он все время доказывал, что все транслитерируют как попало, без всякого смысла и логики?

– Помню, конечно, – кивнула я, все еще не догадываясь, к чему она клонит. – Он еще сам придумал какую-то непротиворечивую систему и все пытался нас обучить. Отличная была система, совсем непротиворечивая, только прочесть было ничего невозможно... Да к чему ты это?

– Слушай. Итак: русские буквы, как ты понимаешь, можно передавать латиницей по-разному. Одному нравится один способ, другому – другой. Опыт показывает, что человек чаще всего передает одну и ту же букву одним и тем же способом. Во всяком случае, способ передачи, как правило, не меняется в рамках одного письма.

Маринка сама говорила, как лектор с кафедры. Лекция, впрочем, обещала быть жутко интересной. Такой интересной, что не оторваться...

– Постой, Мариша, – робко возразила я, все еще не заглядывая в листок, – почему ты так говоришь? Я, например, запросто могу где-то вместо «е» написать «je», а где-то – просто «е». Ну и так далее...

– Верно, – кивнула сестра. – Все, что я говорю, совершенно ненаучно. И все-таки... Есть такие буквы, которые человек пишет всегда одинаково. Ну не всегда, но с большой вероятностью. Например «ц». Как ты передаешь «ц»?

– Как латинское «с», – ответила я.

– Ну вот, а многие пишут «ts», – сказала Маринка. – А кое-кто – «z», это из немецкого. Потом – «х». Пишут и «h», и «kh». И так далее. Ну вот, а теперь загляни в листок.