– Он там не один. У него какой-то дядька. По-моему, – она округлила глаза, – он из МУРа! «Так, – подумала я, – пошло-поехало. Что-то больно быстро. Плохи же у них дела, если начинают с меня. Хотя да... Записная книжка...»

Вике страшно хотелось зайти в кабинет вместе со мной. Однако она сумела взять себя в руки, тяжело вздохнула и осталась снаружи, почему-то шепнув мне напоследок:

– Ни пуха...

Я постучала и, услышав: «Войдите!» – открыла дверь кабинета.

«Мой любимый цвет, мой любимый размер!» – говаривал ослик Иа-Иа... Стыдно признаться, но именно эта мысль пронеслась в моей голове, когда сидевший у стола мужчина поднялся мне навстречу. Конечно, это было не вполне уместно, но что же делать, если он действительно максимально приближался к моему идеалу мужской красоты. «Обожаю смуглых мужчин», – говаривала моя покойная бабушка. Надо полагать, я унаследовала от нее это пристрастие. Смуглая кожа плюс большие темные глаза, разумеется, глубокие и выразительные, и далее в том же роде... Маленькая княгиня из «Войны и мира» увидела красавца Анатоля и тут же приготовилась к «привычному галопу кокетства», будучи на последнем месяце беременности. Вот и я в первый момент машинально забила копытом, но, слава богу, тут же опомнилась. Куда лучше кокетничать на девятом месяце, чем строить глазки представителю юстиции, навестившему тебя по случаю убийства.

При моем появлении шеф, стоявший у окна, виновато развел руками и вышел, а красавец кивнул мне довольно приветливо и сказал:

– Добрый день, Ирина Григорьевна. Садитесь, пожалуйста. Я – Александр Петрович Соболевский.

Именно в таком порядке – не «Соболевский Александр Петрович», а наоборот, что меня немного удивило.

– Следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры, – добавил он после едва заметной паузы и показал мне удостоверение.

«Почему – следователь? – растерянно подумала я. – Кажется, должен приходить не следователь, а оперативник...» Эту информацию я, как нетрудно догадаться, почерпнула из детективов. Все-таки сознание иногда выдает странные фокусы. Ну что мне, скажите на милость, за разница, по какому он ведомству? И разве об этом мне нужно было думать в тот момент? Конечно, тут обозначилось некоторое несоответствие между литературой и действительностью, но, может, это какой-нибудь особый случай – откуда мне знать! Следователь – так следователь...

– На днях, – продолжал мой новый знакомый, – нам придется вызвать вас в официальном порядке. Но, если вы не возражаете, я бы спросил вас кое о чем предварительно. Вы не возражаете?

– Нет, – беспомощно пробормотала я. Опять непра­вильно! Что значит «предварительно»? А протокол? Следователь, согласно тому же источнику, должен вести протокол. «Ну хорошо, – сказала я себе. – Успокойся. Ты его удостоверение видела? Видела. Не самозванец? Не самозванец. Ну и пусть поступает, как знает. Ему виднее».

Соболевский кивком поблагодарил меня за согласие, немного порылся в каких-то бумагах и задал первый вопрос:

– Вы хорошо знали Никиту Добрынина? Я испытала некоторое облегчение. Такое начало вполне соответствовало моим представлениям. Если бы я знала, как далеко мы от них уйдем спустя каких-нибудь пять минут!

– Неплохо, – ответила я. – Мы учились в одном классе. И потом тоже общались... приятельствовали.

– Когда и где вы видели его в последний раз?

– В пятницу, 25 июня, у него дома.

– При каких обстоятельствах?

– Он устраивал вечеринку для сотрудников нашего издательства. Мы готовили его книжку. На той неделе ему показали макет, он обрадовался и решил отметить.

– Я не знал, что он публикует свои стихи, – удивился Соболевский.

– Он и не публиковал раньше. Это была первая попытка.

– На этой вечеринке были только ваши сотрудники?

– Нет, что вы! Еще человек десять было, а может, пятнадцать. Я почти никого не знаю.

– Ушли все вместе?

– Не знаю, я ушла раньше всех – через час-полтора, не больше. Но... Я говорила с ним еще раз. По телефону.

Ох, как мне не хотелось об этом рассказывать! Но я чувствовала себя не вправе утаивать информацию – откуда мне. знать, вдруг из нее можно извлечь какую-нибудь пользу. В тот момент я по наивности полагала, что мы со следствием по одну сторону баррикад...

– Когда? – поинтересовался Соболевский.

Я набрала побольше воздуха и сказала:

– Это было в субботу днем. Около двух. Он позвонил мне...

– Куда?

– Как – куда? – удивилась я. – Домой! Соболевский поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Что-то мелькнуло у него в глазах, какое-то странное выражение – не знаю, как объяснить... Конечно, он удивился: это понятно – ведь получалось, что я разговаривала с Никитой последней и чуть ли не прямо перед... Но в его взгляде было не только удивление, было что-то, чего я не понимала и не могла передать словами – хотя была уверена, что не ошиблась и моя мнительность здесь ни при чем.

– О чем вы говорили?

– Да, в общем, ни о чем. Ничего особенного. Он говорил, что сочиняет новую песню...

Он говорил не только об этом, но вот это уже решительно никого не касалось.

– Значит, вы утверждаете, – с расстановкой произнес Соболевский, – что в последний раз были у Добрынина в пятницу, 25-го числа...

Вот, вот оно! Именно в эту минуту я и почувствовала, как что-то в моей жизни меняется неотвратимо. «Вы утверждаете», – сказал он. Это могло значить только одно: отныне все, что я говорила, становилось не более чем моим утверждением, которое могло быть подтверждено или опровергнуто с помощью доказательств. Я молча уставилась на него, ожидая продолжения. Он снова порылся в папке, заглянул в какую-то бумажку и произнес скороговоркой:

– Ольга Николаевна Суханова утверждает, что видела вас в подъезде, где проживал Добрынин, в субботу, между двенадцатью и часом дня.

«Так вот откуда ветер дует...» – подумала я. Все правильно. Ольга Николаевна Никитина, соседка снизу, – никогда, кстати, не знала, что она Суханова, – тип вездесущей подъездной старушенции... В субботу мы с ней столкнулись в подъезде; она сообщила, что торопится на дачу, и тем не менее минут пять со мной проболтала. Скрывать мне было решительно нечего, я все могла объяснить, но почему-то меня охватило уныние.

– Вы спрашивали, когда я видела Никиту в последний раз, – мрачно сказала я. – Я вам ответила. Это было в пятницу. Я действительно была в субботу в доме, где живет... жил Никита, но его самого я не видела. Я забыла у него записную книжку и хотела ее забрать, но мне никто не открыл.

– И как же вы поступили? – поинтересовался Соболевский.

–- Ушла через пятнадцать минут, и это могут подтвердить четыре человека.

Последнее замечание я сделала все еще не вполне всерьез. И напрасно.

– Кто? – ничтоже сумняшеся спросил он, как будто это было вполне нормально – искать свидетелей, которые могли бы подтвердить, что я не вру.

– Во-первых, Алена Субботина... – начала я.

– Актриса?

– Да. Во-вторых, Агния...

– Какая Агния? Как ее фамилия? Чтобы не знать, кто такая Агния, нужно никогда не смотреть телевизор.

– Агния – певица. Понятия не имею, как ее фамилия. Она и в афишах так значится. Агния – и все.

– Понятно. Кто еще?

– Еще два ее телохранителя. Фамилий не знаю.

Жалостная попытка иронизировать осталась без внимания.

– Надо же, сколько народу! – задумчиво проговорил Соболевский. – И что они там делали?

– То же, что и я. Звонили в дверь.

– Не знаете, зачем они приходили?

Кое-что я знала, но, секунду поразмыслив, решила оставить свои знания при себе. Не мое это дело – пусть спрашивают их самих.

– Алена хотела обсудить с Никитой личные проблемы, Агния – деловые.

И хватит с него – остальное пусть выясняет сам.

– Спасибо, – кивнул Соболевский. – Все это очень ценно. Мы с ними непременно поговорим.

Он немного помолчал, перебирая бумаги, и огорошил меня следующим вопросом:

– Знаете, Ирина Григорьевна, одноклассники – это ведь еще ни о чем не говорит... Добрынин рассказывал о вас в интервью, у него в бумажнике нашли вашу фотографию... С другой стороны, все знали о его похождениях. Не могли бы вы... охарактеризовать ваши отношения? Вкратце...