Найти в потемках хостел, не имеющий даже вывески, в запутанных переулках Старого города получилось с трудом. На пороге встретился приветливый шепелявый индус с кривым носом и редкими зубами в широкой улыбке. Он внимательно меня выслушал и взволнованно сообщил через переводчик телефона, что я забронировал место в номере для женщин, а здесь так нельзя.

– Ну, приехали. А почему тогда у меня в программе появилось это предложение? – с усталостью и раздражением спросил я.

Он попросил не переживать и позвал своего младшего брата, чтоб он помог мне в поиске другого жилища. Брата звали Абу. На вид ему было лет семнадцать-восемнадцать. Худощавый, жилистый и шустрый. Голову покрывали смоляные слегка вьющиеся волосы, а в больших угольных глазах горел задорный огонь. Абу был очень похож на Аладдина из одноименного мультика.

Мы отправились в путь.

Пока шли, Абу сразу же нарек меня своим братом и спрашивал, в первый ли раз я нахожусь в Джайпуре, сколько планирую здесь остаться и куда поеду дальше. Он задавал кучу вопросов и перебивал, даже не дожидаясь ответов на них. Затем сообщил, что может провести экскурсию по городу, показать интересные места и попить со мной чаю.

– Денег за это не возьму, просто я люблю connect, понимаешь? Связь! Ведь я очень хороший человек, – нескромно добавил он.

Долгая дорога и проблемы с жильем сильно меня вымотали. Желудок мелодично урчал, настроение стремилось к плинтусу, а меня куда-то вел незнакомый подозрительный парень по имени Абу. Здесь он походил на пацана с района, который решит любой вопрос и достанет все, что нужно.

Абу разговаривал на английском, имея жуткий индийский акцент, и тараторил с такой скоростью, что мой мозг не успевал воспринимать информацию. Я хотел сказать, что у него очень специфическая речь и я не все понимаю:

– Your English…

– Is very good. I know, thanks, – перебив меня, протараторил он и тут же начал рассказывать какую-то свою историю, все добавляя «my brother».

Я не нашел, что ему ответить, поэтому решил молча согласиться.

– Твою мать, мне не нужны драгоценные камни, сережки и платки из натурального кашемира. Просто скажите мне, сколько стоит ночь в вашем хостеле, – раздраженно объяснял я администратору, Абу и кучке китайских туристов, собравшихся на ресепшене.

Абу долго пытался что-то рассказать, но я не понимал. Мне не хотели называть цену за ночь, а предлагали подняться и посмотреть номер, что меня сильно раздражало. Терпение было на пределе. Я начал повышать голос, отчего китайцы притихли, а Абу сказал:

– No problem, my brother.

Мой внутренний голос произнес: «Не вздумай сейчас психануть и уйти. На улице ночь, телефон почти сел. Где мы сейчас будем искать новое жилье?»

Я старался дышать глубоко и медленно. «Спокойно-спокойно, это Индия, она такая».

Наконец номер был забронирован, мы перешли к следующему этапу: я спросил, где здесь можно поесть. Абу не стал рассказывать, но предложил отвезти туда на своем байке:

– Нет проблем, просто я очень хороший человек. Connect, помнишь, брат мой? – сказал он и взял мой телефон, быстро набрал номер, записал себя в список контактов и отдал мне гаджет. Я даже не успел понять, что произошло.

Через пятнадцать минут возле двери хостела появился Абу в джинсовой куртке с нашивками, сидя на черном мотоцикле, похожем на Harley.

Даже в лице его что-то изменилось. Бунтарский огонек заблестел в глазах.

Я сообщил, что мне нужно кафе, где есть неострая еда. Абу кивнул и прокричал: «No problem, my brother!» – и дал газу. Под рев мотора мы отправились в путь.

В местной забегаловке, переполненной индусами, все разом притихли, внимательно наблюдая за белым человеком. Абу шел немного впереди с гордым уверенным лицом и вальяжно-расхлябанной походкой. Официанты, завидев иностранного посетителя, провели нас из общего зала в отдельную комнату, в которой было светлее и имелись столы с белыми скатертями. Складывалось ощущение, что я какой-нибудь высокопоставленный гость.

Официанты следили за каждым моим движением. Три раза я сообщил, что мне нужна неострая еда. Все кивнули. Абу сказал: «No problem, my brother».

Вскоре на столе оказалось что-то похожее на курицу в густом жирном томатном соусе, лепешки и вода. Официанты гипнотизирующими взглядами сопровождали мои действия. Я отломил кусочек хлеба, проглотил несколько ложек густой смеси и… Острота вновь ударила в лицо, запылала огнем во рту. Жадными глотками воды я пытался потушить внутренний пожар. Джайпур показал новый уровень остроты, то, что я считал острым в Дели, было детскими приправами. Это странное и до боли обидное чувство, когда ты голоден, перед тобой стоит еда, но есть ее невозможно. Эдакий индийский запретный плод.

Абу не сдавался. Мы заехали еще в два кафе. История там повторилась – я расстроился. В следующем ресторане сказали, что имеется неострая еда, – обрадовался. Оказалось, что он вегетарианский, – заматерился.

– А здесь есть магазины? – спросил я у Абу.

– Магазины? – спросил он, удивившись.

Я не стал продолжать, а начал впадать в уныние.

– Пока Джайпур мне не нравится, – сказал я Абу.

Он притих, былой задор в его глазах немного угас.

Мне вдруг захотелось побыть одному. Я сказал моему новому брату, что хочу прогуляться в одиночестве. Абу не стал возражать. Мы простились, и он испарился в ночной пучине, оставив за собой уплывающий красный огонек фары мотоцикла.

Я легко открываюсь миру до определенного уровня, но не люблю людей с напускной, фальшивой добротой и излишним панибратством, таких, в которых сидит явное желание с тебя что-то поиметь. Возможно, Абу был хорошим парнем, но уж очень сильно в нем горело желание наживы, а это всегда чувствуется. Это отталкивает от людей, чьи приоритеты немного иные. Больше я его не видел, но у меня в памяти застыли его озорные блестящие глаза.

Ровными спокойными шагами я брел в одиночестве, не понимая куда, просто вперед, ощущая обиду непонятно на кого. Я перебирал мысли, рассуждал. И вдруг в памяти начали всплывать теплые воспоминания юности.

31 декабря, 1999 год. В комнате елка, украшенная советскими игрушками, ватой, ненавистным мне дождиком и старой гирляндой. За столом большая семья: бабушка накладывает пюре мне в тарелку, мама смотрит телевизор, сестра обнимает рыжего кота, дедушка произносит тост, чем-то похожий на новогоднее обращение Ельцина. Я про себя соглашаюсь с его фразой: «Это был нелегкий год». Мы чокаемся, я отпиваю глоток виноградного сока из резного хрустального бокала. На столе салаты, холодец, бутерброды со шпротами и икрой, жареная курица, закрутки, купаты, бутылка «Российского» шампанского.

В телевизоре поет молодой Киркоров. В зале под елкой лежат подарки и два пакета отборных конфет, собранных для меня с сестрой бабушкой. Главное место в них занимает, конечно же, киндер-сюрприз – всего один, зато самый ценный. Сейчас детей этим не удивишь: каждый день в их рационе подобные сладости. Но тогда для нас киндер-сюрприз представлял собой священный и желанный предмет.

У меня странное настроение. Мои друзья во дворе всю неделю говорили, что в эту ночь наступит конец света. Я еще не понимаю, верю в него или нет, но весь вечер переживаю и боюсь об этом сказать взрослым. Сестра говорит, что этого не может быть, ведь у нее серьезные планы на следующий год. Я думаю: «Если завтра будет конец, тогда сегодня надо покончить со всеми делами: сложить свои коллекционные модели машин в отдельную коробку, погладить кота, подарить открытку маме, съесть самые вкусные конфеты в подарке, а то они достанутся моей сестре, чего допустить нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если на Землю упадет метеорит».

Выполнив дела, под песни из «Голубого огонька» я ложусь спать. Наутро, 1 января, все живы, конца света не происходит. «Ну вот, а я уже съел самые вкусные конфеты! Мир несправедлив», – с этой мыслью я вхожу в новое тысячелетие.