Наступил рассвет. Стволы деревьев все отчетливее выступили из темноты. Вода реки подернулась синевой. Горизонт раздвинулся, обнажив низкое свинцовое небо. В холодном воздухе мелькали легкие снежинки. На заснеженный лес надвигался туман.

Поблизости промчался заяц, петляя и делая огромные прыжки. Но лиса, казалось, не заметила его. Она еле плелась, загривок и спина сплошь заиндевели. У опушки леса она остановилась, повернула голову в сторону деревушки и хрипло залаяла…

Добравшись до дикой яблони, утолила голод, забилась в нору и заснула…

Лиса спала, свернувшись клубком. Время от времени она вздрагивала и тихонько скулила. Ей снились хлев, крестьянин с фонарем, большой лохматый пес…

Перевод В. Поляновой.

СМЕРТЬ ПТИЦЫ

Я хотел рассказать тебе об этом, когда после охоты на бекасов мы сели передохнуть у обочины дороги, неподалеку от небольшой деревушки, саманные ограды и колючие плетни которой, затененные ветками верб, утопали в рубиновом пламени заходящего осеннего солнца.

Помнишь эти звезды, что каждый вечер сияли во всем своем огненном великолепии над дальним краем леса? Казалось, из гигантской бочки над миром проливалось пьянящее вино. Глядя на них, мы испытывали желание отправиться туда, где, думалось, увидим иной мир — солнечный и прекрасный, мир, который нам грезился в детских снах.

Я забыл рассказать тебе тогда про этот случай потому, что мысли наши все еще были поглощены охотой. В памяти вновь и вновь оживали впечатления дня: влажный лес с медно-красной листвой, тихий нежный шепот бекасов, стойки наших собак, эхо выстрелов и едкий запах порохового дыма, особенно резко ощутимый в лесу, на свежем воздухе.

С другой стороны, вроде бы как-то неловко говорить о подобных вещах теперь, когда на всей земле война уносит тысячи, миллионы человеческих жизней. Разве смерть птицы, о который я хочу тебе рассказать, может сравниться с гибелью человеческого существа?

И все-таки, мне кажется, я понял, что такое смерть, именно благодаря той птице, которую убил по ошибке.

Случилось это в конце прошлой суровой и затяжной зимы на обрамленной венцом гор болотистой равнине, где мы с тобой не раз подстерегали диких уток.

День выдался холодный, ветреный. Гонимые сильным северным ветром, сотни перелетных птиц, спасаясь от холода и голода, слетались к околице села. Стаи певчих дроздов и скворцов, золотоглазых куликов, горихвосток с широкими траурными крыльями, овсянок и голубей, подхваченные ветром, покидали равнину. Все это пернатое население искало укромный уголок, где бы можно было вздремнуть, подкрепиться и отогреться после долгого пути с юга.

Петляющая среди сельских огородов речушка с высокими, густо поросшими ивой берегами, служила птицам путеводным знаком. Перелетев через верхушки ив, они садились на берегу — там ветер был послабее и земля не скована морозом.

Шагая вниз по течению, я спугнул несколько стай диких уток. Охота была легкой, добычливой. Восемь чирков из тех, каких мы, охотники, называем черными, вскоре повисли у меня на патронташе. Обессиленные ветром, всю ночь не сомкнувшие глаз, кружа над мерзлыми болотами, птицы подпускали меня близко и легко становились жертвой моих выстрелов.

К обеду с севера надвинулись мрачные тучи — свинцовые, снеговые. Над равниной разгулялась вьюга. Караван диких гусей пролетел над рекой и пропал за белой пеленой огромных снежных хлопьев, косыми лентами падавших на землю.

Я укрылся от непогоды, в пастушьей хижине, соломенная кровля которой шуршала у меня над головой.

Час спустя ветер стих. Снег перестал. Небо раздвинулось, равнина забелела снегом — широкая, спокойная, чистая.

Удачная охота, белая равнина, покрытая пушистым мартовским снегом, идти по которому было одно удовольствие, — чистота его, казалось, проникала в душу, — пробудили во мне беспричинную радость, охватывающую человека при мысли о чем-либо прекрасном, светлом. Любо было шагать среди этого кроткого белого безмолвия, слушать шуршание одежды, мерное постукивание ружейного ствола по железному кольцу рюкзака.

До сумерек оставалось часа два, снег наполнял недвижный воздух светом, за полурастаявшей грядой облаков виднелся диск солнца, похожий на окутанную мглой лампу.

Удалившись от речки, я зашагал напрямик в сторону города. Шел я вдоль оросительной канавы, доверху наполненной снежной жижей.

Далеко впереди зеленым зеркалом на белом покрове растекалось небольшое озерко. Несколько кустистых верб одиноко стояли над ним, их голые ветки слабо отражались в прозрачной воде.

Не доходя шагов пятидесяти до озерка, я заметил на воде птицу. В своей неподвижности она была похожа на круглый черный комок.

Стоило мне остановиться, как птица повернулась в мою сторону, и я увидел настороженно приподнятую головку. Похоже, она была одного вида с теми, что висели у меня на боку. Птица готовилась взлететь. Это было заметно по легким, едва уловимым движениям, исполненным тревожного трепета.

Тебе ли не знать, дружище, как наш брат лихорадочно хватается за ружье при виде неожиданно подвернувшейся дичи. Кровь приливает к голове, а ты стоишь не дыша и не сводишь с птицы или зверя глаз. Неодолимая охотничья страсть сжигает душу. Ты весь дрожишь от страха, что упустишь миг, в который нужно выстрелить…

Смекнув, что птица может улететь за вербы и скрыться с моих глаз, я решил стрелять, не дожидаясь взлета. Взвел курки и, когда мушка легла на темное пятно, нажал спуск…

Сквозь легкий дымок я увидел, как птица дрогнула, на воде взметнулись фонтан брызг, белый снег на берегу покрылся россыпью черных дробинок. Но, странное дело, птица была по-прежнему спокойно неподвижна. Она не захлопала крыльями, не перевернулась на спину, не нырнула в воду, спасаясь от смерти, как поступила бы всякая раненая водяная птица. Только медленно, самую малость повернулась в мою сторону и опять застыла круглым комком.

В недоумении я направился к ней, держа палец на спуске.

Я был не просто изумлен, я был в смятении, будто увидел бесплотный призрак — неуязвимый, неподвластный законам жизни и смерти.

Подойдя ближе, я разглядел, что в озерке плавает не утка, а водяная курочка — лысуха. На ее густом темно-пепельном оперенье не было видно ни единой капельки кровь.

Лысуха не шевелилась. Она, казалось, оцепенела в слегка изумленном созерцании, в какое впадают низшие существа, когда им ниоткуда не грозит опасность. Мое присутствием не произвело на нее ни малейшего впечатления, я для нее как будто и не существовал, хотя стоял у самого озерка и нас разделяло не более двух шагов.

Маленькая изящная, головка с блестящим черным опереньем, на котором выделялся белый щиток, была вытянута вперед, взгляд птицы, скользнув поверх белой равнины, уперся в невидимую точку за горизонтом. Птица казалась поглощенной чем-то своим, важным, властно и неотразимо приковавшим ее к себе. Ледяным спокойствием, полной отрешенностью веяло от этого маленького существа, мирно покачивавшегося на воде.

Представь, что тебе довелось увидеть издали эту невероятную картину: охотник и дикая птица — лицом к лицу, человек — удивленный, недоумевающий; дичь — полная равнодушия к присутствию своего злейшего врага; и все это на фоне безмятежной белой шири, где после вьюги воцарились мир и тишина. Пожалуй, ты бы уверовал, что на земле свершилось великое чудо, одно из тех, которые обещают евангельские легенды.

Прошло несколько мгновений, и я почувствовал, что не в силах больше устоять перед этой загадкой. Мне захотелось крикнуть, взмахнуть рукой, схватить это крохотное черное создание, нисколько не боявшееся меня, в спокойствии которого было столько величия.

Когда я уже ступил было в воду, птица вдруг встрепенулась. Ее длинная шейка изогнулась, головка слегка откинулась назад, по тельцу пробежала дрожь. Казалось, она пыталась удержать последнюю искру жизни, что еще теплилась в ее груди. Потом, медленно подплыв к кромке льда, вытянула шею и ткнулась в холодную твердь перламутрово-белым клювом. Судорожно, через силу вдавливала она клюв в лед, словно пыталась унять боль. И вдруг тельце ее обмякло, черные глаза подернулись пеленой. Птица перевернулась на спину. Она была мертва.