Гармонь

замолкла.

Быстро

открылась

крышка люка. Не успели смертники разгля­

деть,

какое небо

вверху, — Мишка Мамай

кубарем слетел вниз и крышку захлопнули.

Из темноты послышались голоса:

— Кто такой?

— Эй, друг! Откуда?

Мишка Мамай не отвечал.

— Кончен!

— Убили, гады!

Смертники

бросились к лестнице.

Иван

Бельский протолкался вперед, ощупал М а­

мая, прижался ухом к груди. Тихо приказал:

— Воды.

2'

19

Намочив подол рубахи, Вельский (обтер

Мамаю лицо, и тот очнулся, сам поднялся, опираясь на руки. Услышав над собой теп­

лое дыхание людей, пресекающимся голосом'

сказал:

— А утро какое...

хорошее...

Солнышко

греет, река вспыхивает, такая она...

весе­

лая...

— Сам-то откуда? — спросил Вельский.

— Еловский... Д а и тихо как...

— Вставай, пошли. Тут есть ваши.

— Кто? — встрепенулся Мамай.

— Председатель, говорят...

— A-а! Знаю.

— ... Наташа...

— Она?! Здесь?!

Мамай так скрипнул зубами, что некото­

рые смертники шарахнулись в стороны. А че­

рез минуту он лежал у ног Наташи и в бес­

предельной ярости скреб ногтями доски...

V'

...Мишка Мамай был

известен в деревне

как гордый, горячий и бесшабашный парень.

Последней весной, когда на Каме шумело

половодье, с ним произошло что-то совсем

непонятное. Был он работящий, прилежный, а тут начал отбиваться от дома, от хозяй­

ских дел. Каждую ночь напивался, буйство­

вал, чуть что — бил у сельчан окна, раскиды­

вал плетни, затевал драки... (За это буйство, 20

за горячий характер ему и дали прозвище —

Мамай). Но утром, когда, поборов похмелье, он появлялся

на улице,

многие,

забывая

обиды, с завистью посматривали на него из

окон, — во всей его крепкой фигуре

было

столько древней мужичьей

силы и веселой

лихости, что на пего нельзя было обижаться, как и на весну, которая в эти дни подчас

излишне буйствовала на земле.

Ходил М а­

май обычно в косоворотке табачного цвета, подпоясанный шелковым поясом с кистями, в шароварах почти цыганского покроя, пыш­

но спадавших на голенища

остроносых са­

пог. Высокий и складный* ходил он зверино­

легкой, порывистой походкой, заложив руки

ъа спину и гордо

неся в пене рыжеватых

кудрей свою красивую голову. Встречая зн а­

комого, он останавливался, смотрел прямо

в глаза и, сдерживая усмешку, говорил от­

рывисто, резко, словно забивал гвозди...

Мужики толковали о нем:

— Ухарь! Огонь-парень!

— Этот не пропадет!

Зимой Мишка Мамай как-то вдруг полю­

бил солдатку-вдовушку Наташу

Глухареву.

Получив известие о смерти мужа, Наташа

с год жила точно в забытье, в своей избуш­

ке у пруда, кропотливо вела немудрящее хо­

зяйство и, только

когда ' слегка

забылась

боль, стала появляться на посиделках. (З а ­

мужем Наташа была меньше года, и девки, еще не отвыкнув от нее, охотно принимали ее

21

с свой

круг.)

Поздней осенью в деревне

был создан совет. Проводя первые выборы, представитель из уезда, хотя и возражали

мужики, предложил избрать членом

совета

женщину. Кто-то назвал Наташу Глухареву.

Мужики согласились:

«Ладно, пиши!

Она

одинокая! Пиши для счету!»

К удивлению многих, Наташа Глухарева

начала с увлечением

заниматься

мирскими

делами. Подоит корову, натопит печь, при­

берется в избе — и живо в совет.

Бежит

улицей в синем саке, туго обтянувшем та­

лию, а щеки горят, и длинные ресницы по­

дернуты изморозью; по сугробам, черпая ва­

ленками снег, пробирается к избам, стучит

в зеркальца проталин на окнах:

— Бабочки, заходите, дело есть. Нас к а ­

сается, всех! Заходите, я ждать буду.

Богачи жили все еще спокойно, держались

уверенно и даже нагло, — они не взлюбили

Наташу и, встречая ее, издевались:

— Бегаешь^ Порхаешь? Скоро шелковые

юбки заводить начнешь? Торопись, теперь

свобода! Твое — мое, а мое — мое.

Наташа сердито щурилась:

— Заведу скоро! Вот скрутим из вас ве­

ревки. тогда и...

— Ах, вертихвостка! Чтоб тебе ежа про­

тив шерсти родить!

— Да, скрутим! Довольно носить носы вы­

ше ветра!

И бойко бежала дальше.

22

Такой живой да задористой и приметил ее

Мишка Мамай. Стал посматривать

за ней.

Бежала Наташа однажды в совет, да, что­

бы сократить путь, направилась мимо огоро­

дов, по оврагу.

И провалилась в сугроб.

Мишка Мамай случайно увидел, подбежал, вытащил ее и, подняв на руки, понес, раз­

гребая сильными ногами снег.

Мишка уже

хотел было поставить ее на ноги, да она за ­

билась на руках, вырываясь, и он, взглянув

в ее полыхающее румянцем лицо, сам не

зная почему, хохоча, пронес

ее до своего

огорода.

С того вечера Мишка потерял покой. Он

хотел видеть Наташу каждый день. Однако

Наташа избегала встреч, а если, бывало, и

встретится. — бросит несколько слов, часто

ехидных, засмеется, запрокинув

черноволо­

сую голову, и быстро скроется... Но упоя-мый Мишка добился своего. Однажды На­

таша позволила ему проводить ее, а у своих

ворот неожиданно просто сказала:

— Погрей мне руки.

Мамай втянул холодные руки

Наташи в

рукава своего овчинного полушубка и стал

их тискать пониже локтей. Чувствуя, что го­

лова у него идет кругом, он говорил о чем-то горячо и бессвязно, а она, откидывая го­

лову, хохотала... А потом попросила:

— Сдунь иней с ресниц.

Но в ту же секунду вырвала

руки и, не

23

успел Мишка вымолвить слово, — скрылась

в воротах.

Встречаться после этого стали чаще. Но

Мишка Мамай не мог понять, как относится

к нему Наташа; казалось, ее чувства меня­

ются,

как погода осенью.

Встречала

она

обычно Мишку приветливо и, попадая

в

сильные руки его, становилась

непривычно

ласковой, а иногда, уступая, видно, тайной

тоске по мужской силе, любовно перебирала

его кудри и чуть внятно шептала:

— А ну, сожми меня. Силен ли?

Но сразу вырывалась:

— Медведь! Ты легонько!

Проходило несколько

минут, и Наташа,

будто вспомнив что-то, становилась задумчиво-строгой и гнала М амая:

— Уходи! И больше не являйся!

Мишка отшучивался:

— Так я и послушался, жди.

— А я говорю, чтоб ноги твоей не было!

— Наташа! Да ты что? У, дикая!

— Сгинь!

А приходил новый вечер, и они опять

встречались. Мишка чувствовал, что с каж ­

дым днем Наташа, внешне оставаясь неиз­

менной, все больше и больше тянется к не­

му, все больше начинает нуждаться в нем, и это радовало и окрыляло его. О, как жил

в эти дни Мишка! От Наташи будто веяло

свежим, бодрящим ветром, а из-под ресниц

ее

струился

такой теплый,

согревающий

сердце свет, что Мишка, побывав с ней ча­

сок наедине,

уходил,

не чуя под ногами

земли.

Налетела весна. Случилось как-то так, что