В самом буквальном смысле шрути – это полутоны и четвертьтоны, заполняющие интервалы между двумя соседними нотами. Но это крайне неполное описание. Шрути может полностью изменить характер звучания нот. Например, способ, которым ты приходишь к конкретной ноте, важен так же, как и сама нота. Можно прийти к ней снизу или сверху, слегка коснувшись витающей рядом скрытой ноты, и это вызовет совсем иное ощущение, чем если бы музыкант пришел к ноте напрямую.
Это объясняет, почему индийской музыке нельзя научиться по учебникам. Она должна быть передана учителем, который может разъяснить нюансы, «вытащить» из ученицы правильную ноту, помочь ей достичь нужного звучания. Как может даже самый подробный учебник объяснить, что надо достигать свары постепенно, нежно, добавляя штрихи любовной игры?
Древние священные писания передавались через устную традицию, где каждая фраза и высказывание заучивались с помощью сложной системы мнемотехники и затем декламировались с большим акцентом на сохранение знаний, дабы будущие поколения получили их точными и правильными. Йога, такая же древняя и тайная дисциплина, передавалась от учителя к ученику, а не через учебники. Обучение индийской классической музыке основано на похожей устной традиции, где учитель является ключевой фигурой, и зачастую к нему относятся с таким же почтением, как к священнику или монаху.
Но обучить можно далеко не всему, в конечном итоге постичь секреты свар – дело ученицы. Певица может иметь превосходный слух, но может как перейти, так и не перейти на следующий уровень. Только когда ученица начинает чувствовать ноты, ее музыка начинает сиять по-настоящему.
Пение часто связывали с Божественным. Согласно исламской мифологии, Аллах приказал ангелам сделать глиняную статую святого по имени Хазрат Адам (алайхи салам). Они создали ее, но когда попытались поместить душу святого в статую, та не пожелала находиться внутри изваяния. Тогда Аллах Милостивый попросил ангелов сесть внутри статуи и петь. Едва началось пение, душа вошла в статую, и ангелы быстро заключили ее там. Вот почему люди, птицы и звери любят музыку – они сделаны из той же глины.
У музыкантов-индуистов есть своя версия о рождении музыки. Они верят, что первопринципом, возникшим задолго до появления жизни во Вселенной, был звук ОМ, воплощающий универсальный дух, который некоторые называют Богом. Может быть поэтому, когда музыкант излагает свару в ее совершенной и точной форме, и сам артист и ценитель его творчества могут испытывать чувство, похожее на то, которое испытывают, находясь в уединенном тихом храме, церкви или мавзолее и переживая внезапное прозрение.
Три
Большинство дней я ненавидела всю эту затею с посещением музыкальных уроков. После утомительного дня в школе я должна была ехать на автобусе до Моста Кеннеди под присмотром своей старенькой няни из Непала по имени Бхакти Майя, вместо того чтобы отдыхать в гостях у подружек или играть в кухню в саду, измельчая листья, добавляя их вместе с камушками в небольшие воображаемые блюда и подавая любезному охраннику здания. Причина была не столько в скуке повторения одной и той же ноты в течение целого часа, сколько в ужасе, который я втайне испытывала всякий раз, когда шла по тому району к дому учительницы.
Автобус останавливался на мосту, и мы должны были спускаться вниз по полуразвалившимся ступеням лестницы, чтобы попасть на улицу, где находился дом Дхондутаи. Бомбейские лестничные спуски – это своего рода несуществующая территория между двумя конкретными местами, такими как дороги или платформы. Они становятся излюбленным обиталищем маргиналов: попрошайки выбирают там себе любимое место и занимают его годами, наркоманы в трещинах стен и ступеней прячут свои иглы, а бездомные устраивают под лестницей свои жилища. Ступени моста Кеннеди, помимо обычного сброда, приютили также нескольких сутенеров, которые рыскали вокруг, куря сигареты и высматривая первых посетителей. Один из них с изъеденным оспинами лицом, когда мы проходили мимо, по обыкновению всегда был там и считал своим долгом отпускать неприятные комментарии в мой адрес.
«Пойдешь со мной, малышка?» – усмехался он. Однажды он задел рукой мою грудь (одиннадцатилетней девочки), и меня затошнило от страха и стыда. Но моя почти слепая няня Бхакти, шедшая позади, едва ли поняла, что происходит, из-за упрятанного глубоко за щеку шарика табака, давно притупившего ее восприятие неприятных реалий жизни. Не оглядываясь, я стремглав понеслась вниз по ступеням и остановилась лишь тогда, когда вбежала в здание, где жила Дхондутаи. Несколько минут спустя Бхакти Майя, задыхаясь, догнала меня и отчитала за побег. Ей было позволено так делать, так как она пришла работать в нашу семью в качестве части приданого моей матери и оставалась там в течение двадцати пяти лет до самой своей смерти.
Входя в дом Дхондутаи, я ощущала себя в коконе комфорта и безопасности, и знала, что Бхакти чувствует то же самое.
Теперь уроки стали проходить и по субботам утром. В первое такое утро я была поражена тем, как меняется ощущение от района по сравнению с вечером. Дорога была намного спокойнее, и сутенеры, вероятно, спали. Я пришла в то время, когда Дхондутаи еще совершала утренние молитвы.
Ее комната благоухала ароматами, словно храм на рассвете. Дхондутаи сидела напротив алтаря, свежая после омовения, одетая в нежно-розовое сари. Продолжая тихонько бормотать мантры, она поманила меня сесть рядом. Круговыми движениями она растирала сандаловую ароматическую палочку по круглой дощечке, то и дело брызгая на нее водой, так что палочка постепенно превратилась в пасту. Каждые несколько минут Дхондутаи собирала пасту указательным пальцем в миниатюрную серебряную тарелочку.
Я была зачарована этим искусным ритуалом больше, чем если бы сидела перед настоящим, сделанным в Швейцарии кукольным домиком. Дхондутаи взяла серебряные фигурки богов, положила их в большую чашу и омыла водой. Затем подняла каждую по очереди, обтерта полотенцем и поместила обратно на алтарь, где они мягко поблескивали. Теперь пришло время для душистого сандала. Средним пальцем она нанесла крошечную точку из пасты цвета охры на каждую фигурку. То же самое она сделала с красным кумкумом и желтым порошком куркумы. Затем она развернула большой зеленый лист, сложенный как обертка и перевязанный веревкой. Внутри лежали бутоны цветов и лепестки. Она брала их по одному и клала эти пурпурные, розовые и малиновые подношения перед каждой статуэткой. Украшение было завершено, фигурки выглядели великолепно.
Раньше я видела, как моя бабушка проводит свою версию похожего ритуала, но никогда прежде не наблюдала такой нежности. Для Дхондутаи статуэтки были не просто безжизненными идолами или далекими небесными существами, а маленькими людьми, которые нуждались в омовении, одежде, любви и заботе словно дети или пожилые родители. Они были ее ежедневными спутниками.
Затем пришло время последней части церемонии – распевания молитв. Дхондутаи наполнила маслом маленькую серебряную лампу с выпрямленным фитилем, которая терпеливо ожидала своего участия, зажгла ее, поместила прямо перед алтарем и стала повторять молитвы. Через полчаса все закончилось. Медленно поднимаясь с молельного коврика и морщась от боли в ноге, она сказала: «Вера – это все, что мы знаем… Если у тебя есть вера, ничто не может задеть тебя».
Она мягко продолжила: «Тебе повезло, потому что ты можешь петь перед всеми этими божествами, а они любят музыку. Ты всегда будешь благословлена. Это то, что хранило и защищало меня все эти годы». Она рассказала мне историю о святом-певце Свами Харидасе, которую повторяла много раз в последующие годы, потому что она касается разницы между просто музыкой и великой музыкой.
В шестнадцатом веке жил певец Миян Тансен. Он был назван отцом классической музыки Хиндустани, и несколько раг были названы в его честь. Никто не мог сравниться с ним в стиле исполнения и репертуаре. Услышав его музыку, правитель Акбар сразу же принял его к царскому двору, и Тансен был назван одной из девяти жемчужин царства.
