Я снова взглянул на картину. Да, фигура ужасала — но глаза были божественны и исполнены бесконечного сострадания. Я приложил парализованную руку гостиничного к стопам Господним, и она исцелилась. Мы оба пали ниц и долго молились. Затем он отдал мне рукопись, каковую и привожу.
Рукопись
Знание; Богатство; Власть
Мне казалось, что ничьи знания на свете не могут сравниться с моими. Я в совершенстве овладел алгебраическим анализом; но он только раскрыл передо мной такие понятия, которых я мог лишь коснуться, но не постигнуть. Я жаждал большего. И вот погрузился в уныние, ибо познал все, что могло быть познано. В руке моей был компас, вокруг были разбросаны инструменты. Над моей головой висел квадрат, заключавший в себе формулу одной из самых трудных математических задач, для которой я нашел решение. В ногах устало и неподвижно лежала собака. Я встал и посмотрел в окно на море. Еще недавно море очаровывало меня больше всего на свете, — теперь же оно выглядело тусклым и безжизненным. Странные отблески блуждали по волнам, и временами их застилало что-то темное. Даже скалы, с их зубчатыми кривыми контурами, стали для меня отражением интегральных вычислений. Я поежился и затворил окно; воздух леденил.
— Что мне с этого? — задумчиво промолвил я. — Будь моя воля, то отдал бы все свое знание за простую веру юных лет!
Богатств мне хватало — хотя и не до такой степени, чтобы осуществить свои мечты. Я обладал относительной властью — но не в том объеме, к которому стремился.
— Но есть одна вещь, которой мне не хватает. Я имею в виду любовь. Да, вот причина, по которой море выглядит безжизненно, а скалы — математическими кривыми.
Только что я изобразил на грифельной доске купидона, решающего математическую задачу, с парой уравновешенных весов за спиной. Этой картинкой я хотел изобразить состояние своего ума. Вероятно, я не умел любить. Я все время взвешивал свои эмоции, просчитывал их, анализировал. И не находил красоты, которая могла бы удовлетворить мое стремление к идеалу.
И пока я так размышлял, воздух в комнате постепенно наполнился благовонием. То была странная, восхитительная смесь запахов жасмина, жимолости, ладана и специй. Затем передо мной возникло слабое мерцание, сплетенное из розовых и фиолетовых нитей света и окаймленное серебром, которое, казалось, и источало аромат. Затем сияние усилилось, и в центре появилось видение, бесподобно, абсолютно прекрасное. Обнаженная фигура напоминала греческого Гермафродита. Но сколь прекраснее! Все лучшие черты обоих полов слились в этих чудесных линиях. Лицо покоряло фантастической красотой. Длинные волосы имели бронзовый оттенок, пронизанный нитями золота. Рот обещал томление и сладость. В темно-лиловых глазах застыла бесконечная печаль.
Оно заговорило. (Не знаю, говорило ли оно по-настоящему, так как все сказанное им, скорее, возникало в моем уме, чем приходило с речью, но все же я слышал чарующий человеческий голос, сопровождаемый отдаленной музыкой):
— Я обладаю абсолютным знанием. С ним вы могли бы стать как боги, разбирающие между добром и злом. Мне принадлежат все богатства земли, и вся власть в этом мире дана мне, — (здесь в его голосе появились издевка и пренебрежение). И я (голос исполнился бесконечной нежности), — серафим; жизнь моя — любовь. Взамен я прошу лишь немного любви. Моя милость распространяется на тысячи тех, кто любит меня. Моих детей, избранных, кто поклоняется мне; детей моих, избранных среди избранных рода человеческого, чей разум способен понять меня.
— Кто ты? — вопросил я.
— Я Сын Божий, — отвечал он. — Тот, кто ради спасения людей спустился на землю с небес и кто из любви к людям уже никогда не возвысится вновь.
— Как люди называют тебя? — спросил я.
— Они называют меня по-разному, — отвечал он. — Многие зовут Шайтан, враг; мои поклонники — Светоносный (его голос вновь зазвучал издевкой и пренебрежением). — Наши истинные имена хранятся в тайне. Люди называют Его Иеговой или Адонаи, но на самом деле его зовут…
И он громко, с насмешливым смехом открыл мне имя, которое не осмелился бы произнести ни один смертный. И снова голос его стал нежным:
— Меня же зовут…
Он изрек еще одно имя, состоявшее из одних гласных; оно было перевернутым отражением другого имени, и последняя гласная превратилась в долгий вопль страдания.
При произнесении первого имени меня охватил ужас; при звуке второго я испытал бесконечную жалость и влечение. Он придвинулся ко мне и, заключив в объятья, поцеловал. Каждый нерв моего тела затрепетал от наслаждения. Затем видение незаметно стало сновидением; я уснул, но голос по-прежнему звучал. Он поведал мне длинную историю вселенной; как она была создана злым божеством, и как он стал Спасителем, и что все прекрасное на земле было сотворено им, и что если бы он получил помощь тех, кого хотел облагодетельствовать, мир снова пришел бы к первоначальному порядку, а ему досталось бы законное наследство. Затем голос стал печальнее прежнего:
— Есть другое существо, которое люди называют Спасителем, — и в нем зазвучали жалость и глумление. — Он страдал всего несколько часов, а я терзаюсь вечность. Однако мое сострадание коснулось и Его. Я предложил Ему все царства земные, если бы Он только поклонился, ибо я желал любить Его, как люблю тебя. Ныне тем крестом, на котором Он был распят, увенчаны короны, во имя Его растаптывают людей. Я же утешитель страждущих — друг бедных и униженных. Убежище грешников — место мудрости; утренняя звезда — предводитель ангелов. Я оставлю тебе знак, чтобы доказать, что был у тебя. — И нечто было вложено мне в руку. Голос продолжал, и сквозь сон некий адрес запечатлелся в моей памяти. Я услышал приказ:
— Покажешь это при входе. Будь там в следующую пятницу в три часа. Сделай все, о чем тебя попросят и воистину, не останешься без вознаграждения!
Мною снова овладело восхитительное чувство томления, и я погрузился в глубокий сон без сновидений. Пробудился я на следующее утро, свежий и отдохнувший.
«Какой странный сон», подумал я и тут обнаружил в руке небольшой предмет. Это был серебряный диск с начертанной на нем странной монограммой. Несколько дней я не знал, что делать. Я упоминал, что потерял веру еще в детстве. Так отчего бы не пойти? Мое любопытство и тяга к знанию были непреодолимы. Однако детская вера возвратилась. Каждый раз, когда я проходил мимо церкви, что-то неодолимо тянуло меня зайти внутрь. Но как только моя нога ступала на порог, мною овладевало оцепенение, и я не мог войти, так что пришлось избегать церквей. В следующую пятницу я решился.
Я постучал в дверь по указанному адресу и показал привратнику диск. Рядом с домом ждал закрытый экипаж с упряжкой белых лошадей. Ко мне тут же вышли двое мужчин со словами:
— Мы ожидали вас.
Прежде чем я успел разглядеть их лица, мне завязали глаза желтым шелковым платком, от которого исходил странный, волнующий запах, и помогли сесть в экипаж. Я чувствовал, что сопротивляться бесполезно. Никто из спутников не произнес ни слова. Лошади неслись чрезвычайно быстро и при этом не издавали ни звука. Наконец, экипаж остановился.
Меня провели по нескольким пролетам лестницы, после чего повязку сняли. Я находился в часовне. В воздухе стоял знакомый аромат жасмина, ладана и жимолости. Запах, казалось, исходил от множества расставленных по всему помещению черных свечей и канделябров, горевших розовым огнем. Они давали так мало света, что я почти не различал других людей, собравшихся здесь. Алтарь, покрытый дорогой материей, был выполнен в форме свернувшегося змея. На нем было установлено шесть черных свечей, горевших ровно и ярко. В середине возвышалось бронзовое изваяние, изображавшее явившегося мне духа: с большими распростертыми крыльями, цвета серебра и роз. В левой, поднятой вверх руке он держал яркий светильник, в правой, опущенной вниз, — рог изобилия. По бокам его находились две небольшие статуи — справа Ваал, слева Астарта, в ужасающе непристойной позе. В середине, между ног изваяния, располагалась жуткого вида статуя Молоха с топором в руке.
