Пастух

Пенфей, владыка нашей фиванской земли! Я прихожу с высот [660] Киферона, которых никогда не покидает сверкающий покров белого снега...

Пенфей

(нетерпеливым жестом обрывая его)

А что за важная весть заставила тебя прийти?

Пастух

(торопливо)

Вакханок могучих видел я, государь, легкой ногой бежавших из нашей земли, и пришел возвестить тебе и гражданам об их неслыханных и более чем удивительных делах... (Пенфей болезненно прижимает руки к сердцу; пастух в смущении прерывает начатую речь и обиженным тоном спрашивает.)

Но я хотел бы узнать, должен ли я откровенно сказать тебе, как там все обстоит, или же мне умерить свою речь; боюсь я быстроты твоих решений, государь, боюсь твоего вспыльчивого и слишком [670] повелительного нрава.

Пенфей

(быстро и необдуманно)

Говори! что бы ты ни сказал, я обеспечиваю тебе безнаказанность; (спохватываясь) за правду ведь не должно гневаться. (Замечая насмешливое выражение лица Диониса, который не спускал с него глаз.) А чем неслыханнее будет то, что ты расскажешь мне про вакханок, тем строже накажем мы его, который научил женщин этим делам.

Пастух

Стал я, не торопясь, гнать в гору на пастбище своих коров — к тому времени, когда солнце начинает согревать землю своими лучами, — вдруг я увидел три сборища женщин; одному повелевала Автоноя, [680] другому — твоя мать Агава, а впереди третьего находилась Ино. Все они были погружены в глубокий сон; одни покоились на еловых ветвях, другие — на листьях дуба, положив голову на землю, как кому было удобнее, скромно и прилично, а не так, как ты говоришь — что они, одурманенные вином и звуками флейты, уединяются в леса, ища любовных наслаждений.

Пенфей гневным движением приказывает пастуху перейти к делу.

И вот твоя мать услышала мычание рогатых коров и, став среди вакханок, крикнула им, чтобы они стряхнули сон со своих [690] членов. Они, освободив веки от сладкого сна, поднялись на ноги, представляя чудное зрелище своей красивой благопристойностью, — все, и молодые и старые, но особенно девы. И прежде всего они распустили себе волосы на плечи, прикрепили небриды, если у кого успели развязаться узлы, и опоясали эти пятнистые шкуры змеями, лизавшими себе щеку. Другие тем временем, — у кого после недавних родов болела грудь от прилива молока, а ребенок был оставлен дома, — брали в руки сернят или диких волчат и кормили их белым молоком. После этого они увенчались зеленью плюща, дуба или цветущего тиса. [700] И вот одна, взяв тирс, ударила им о скалу — из скалы тотчас брызнула мягкая струя воды; другая бросила тирс на землю — ей бог послал ключ вина; кому была охота напиться белого напитка, тем стоило концами пальцев разгрести землю, чтобы найти потоки молока; а с плющовых листьев тирсов сочился сладкий мед. Одним [710] словом, будь ты там — ты при виде этого обратился бы с молитвой к богу, которого ты ныне хулишь.

Новое нетерпеливое движение со стороны Пенфея.

Тогда мы, пастухи быков и овчары, собрались, чтобы побеседовать и потолковать друг с другом; и вот один из наших — он любил шляться по городу и говорил красно — сказал нам, обращаясь ко всем (передразнивая насмешливый тон оратора): «Эй вы, сыны святых вершин! Хотите изловить Пенфееву мать, Агаву, увести ее из толпы вакханок и заслужить царскую благодарность?» Мы решили, что он говорит [720] дело, и расположились засадой в листве кустарников так, чтобы оставаться скрытыми.

В положенный час они начали потрясать тирсами в вакхической пляске, призывая в один голос «Иакха»-Бромия, Зевсова сына. И вся гора стала двигаться в вакхическом ликовании, все звери; не было предмета, который бы не закружился в беге. Вот Агава близко пронеслась мимо меня; я выскочил, чтобы схватить ее, оставляя кустарник, в котором скрывался; тогда она вскрикнула: «Скорее, мои быстрые [730] гончие! Эти мужчины хотят нас поймать; за мною! схватите тирсы, да за мною!»

Мы бегством спаслись; а то вакханки разорвали бы нас. Они же, безоружные, бросились на скот, жевавший траву. И вот одна стала производить ручную расправу над вымистой коровой, мычавшей под ее руками; другие рвали на части и разносили телок; вот взлетело на воздух ребро, вот упало на землю раздвоенное копыто; а само животное висело на ели, обливаясь и истекая кровью. Свирепые быки, бравшие [740] раньше на рога всякого, кто их дразнил, теперь валились на землю под тысячами девичьих рук, и покровы их мяса разносились быстрее, чем ты мог бы сомкнуть свои царские очи... (Пенфей с отвращением поднимает руку, протестуя против зловещего предзнаменования последних слов; пастух, заметив свою неловкость, испуганно опускает голову; после краткой паузы он продолжает.)

Совершив это дело, они поднялись точно стая птиц, в быстром беге понеслись к подгорным равнинам, которые, орошаемые Асопом, приносят фиванцам богатый урожай, — к Гисиям и Эрифрам, лежащим [750] у подошвы киферонских скал; ворвавшись туда, точно враги, они стали разносить и опрокидывать все, что им попадало в руки. Ребят они уносили из домов, <но не причиняли им вреда; кого они брали на руки, тот смеялся и ласкался к ним,> кого они сажали себе на плечи, тот, не будучи привязан, держался на них и не падал на черную землю. <И они поднимали все, что хотели, ничто не могло сопротивляться им,> ни медь, ни железо; они клали себе огонь на кудри, и он не жег их.

Крестьяне, видя, что их добро разрушается вакханками, в раздражении взялись за оружие; но тут-то, государь, пришлось нам увидеть неслыханное зрелище. Их заостренному оружию не удалось отведать [760] крови; а вакханки, бросая в них тирсами, наносили им раны и обращали их в бегство — женщины мужчин! но, видно, дело не обошлось без бога. А затем они вернулись, откуда пришли, к тем самым ключам, которые даровал им бог; там они смыли с себя кровь, причем змеи слизали повисшие на их щеках капли, очищая их лицо.

Итак, владыка, этого бога, кто бы ни был он, прими в наш город; помимо своего прочего величия, он, говорят, даровал [770] смертным и виноградную лозу, утешительницу скорбящих. А нет вина — нет и Киприды, нет более утех для людей.

Пенфей, погруженный в глубокое раздумье, машинально делает пастуху знак, чтобы он удалился; тот, грустно качая головой, уходит.

ПЯТАЯ СЦЕНА

Пенфей все стоит, не говоря ни слова; хор, с радостным напряжением следивший за рассказом пастуха, видимо торжествует.

Корифейка

Как ни страшно выражать свое мнение открыто перед царем, но оно будет выражено: нет бога, которому уступал бы Дионис!

Пенфей

(очнувшись от оцепенения, бросает свирепый взгляд на вакханок)

Нет! Все теснее и теснее, точно пожар, охватывает нас злорадство вакханок, глубоко позорящее нас перед эллинами. Не следует медлить. (Начальнику.) Иди ты к воротам Электры; скажи, чтобы [780] туда пришли мне навстречу все щитоносцы, все наездники на своих быстрых конях, все, кто потрясает легкой пельтой и натягивает рукой тетиву лука. Да, мы пойдем в поход... (с болезненным смехом) против вакханок! невыносимо терпеть от женщин то, что терпим мы.

Начальник уходит. Дионис, все время стоявший в некотором отдалении от Пенфея, подходит к нему и спокойным голосом, сохраняя все свое хладнокровие, говорит ему.