Так, теперь с Кэйтрин. Она нынче не бедная сиротинушка, приживалка у собственных слуг, а целая баронесса, со всем вытекающими. Но все равно, женщина, оставшаяся в одиночестве, легкая добыча всяких мерзавцев. Вдова графа – это куда солиднее. Жаль, что официально мы не успели пожениться, но в Силунге практикуется не только официальный брак, но и сожительство. Нет, сожительство звучит некрасиво, укажу ее в завещании как невесту, чтобы девушке досталось имение предков, а заодно и мои деньги, хранящиеся у господина Мантиза. Впрочем, часть денег нужно завещать юному принцу на просвещение малолетних жителей герцогства. Половину? Нет, половина на образование – слишком жирно. Студиозы должны быть голодными, чтобы поглощать знания. И сколько?

– Помирать собрался?

Вопрос, прозвучавший неожиданно, помешал моим расчетам. О, так это мой брауни. Как всегда, явился неожиданно.

– Как пойдет, – буркнул я, потом спохватился. – Ты мне листок бумаги не отыщешь, а заодно стилос?

– Завещание собрался писать? – заинтересовался домовой. Почесав нос, глубокомысленно изрек. – Деньги ты Кэйтрин отдай, девке нужнее, а вот котика, не взыщи, себе заберу.

– Сейчас сапогом кину, – мрачно пообещал я, недовольный таким нахальным заявлением. Я, понимаете ли, еще не умер, а эта мелкая домашняя нечисть уже Шуршика собрался забрать. Ишь, на котика пастенку раззявил. Хрен тебе, а не котик.

– Слышал, что твой дружок в брауни кувшином кинул и что теперь? – хмыкнул домовой. – Привел как-то девку домой, в постель уложил, а домовой им дохлую крысу в самый интересный момент подложил. Знаешь, как оба орали?

Я только отмахнулся. Что мне теперь какие-то дохлые крысы, песок в постели? Все это суета и бренность. Вздохнул.

– Я же говорил рыцарю, что нужно перед брауни извиниться, пивка с ним выпить, поговорить.

– Так он и выпил, только не пивка, а шнапса, а потом решил с брауни на брудершафт выпить, а мы такого фамильярства не любим.

– И что ему теперь делать? – заинтересовался я так, что даже о сердце забыл.

– А что делать? – картинно взмахнул домовой ручонками. – Терпеть и ждать, дурака не валять, а домовику каждый вечер пивка оставлять. Глядишь, он со временем и простит. Мы же ребята отходчивые, да и хозяина жалко.

Что ж, у рыцаря фон Шлангебурга свои проблемы. Эх, мне бы их сейчас.

– Ясно, – вздохнул я, снова почувствовав биение сердца.

– Э, так что у тебя стряслось-то? – поинтересовался-таки доброжил. – Ты еще на Кэйтрин не женился, а норовишь девку вдовой оставить. А в подвале, между прочим, окна не забраны, снег сойдет, все зальет. Кто присматривать станет? Я Кэйт уже раза два говорил, а она забывает. Ну, так чего разлегся?

– Сердце, – с достоинством отозвался я, показывая на левую часть груди.

– Сердце? – с недоверием переспросил брауни, внимательно вглядываясь в меня. – Не, не похоже.

– А ты что, специалист по сердечным заболеваниям? – фыркнул я. Хотел сказать еще что-нибудь нелестное для бородатого знахаря, но не стал. А вдруг не умру, что тогда? Брауни существа пакостные. Чесотку нашлет или, как его коллега, подкинет в постель дохлую крысу. Вздохнув, жалостливо попросил. – Ты бы мне чашечку кавы принес, а? Вдруг не доведется больше попить.

– Подождет твоя кава, – отмахнулся домовой. – Я гляжу, губы у тебя розовые, а у тех, кто сердцем мается они синюшные, как слива. И шустер ты не в меру, болтаешь много. Те, у кого сердечко прихватило, помалкивают и лежат спокойно, как старый мерин.

– Ну спасибо дедушка, обласкал, – обиделся я, а потом мне стало смешно.

– Ты чего это? – удивился доброжил.

– Представил, как старый мерин лежит в постели и жалуется на сердце.

Теперь мы смеялись оба. Я хохотал так, что опять прихватило и спину, и шею, да и сердце дало о себе знать. Закашлялся, зашелся от боли, ухватившись за грудь…

– Ну-кось, парень, рубаху задирай и ложись на пузо, – потребовал брауни, а когда я с кряхтеньем и кекеканьем начал задирать подол, а потом с трудом перевернулся на живот, кинулся мне помогать.

Я даже не думал, что у домовых столько сил. Старый доброжил вытряхнул меня из нижнего белья, а потом приступил к пыткам – мял мои больные кости, разглаживая сочленения, прощупывая каждый позвонок. А еще щипался, как ошалевший гусь. Я подумал, что, коли выживу, то мне теперь даже пыточная камера и Натэла-палач не страшны. Захотелось завыть, но мешала гордость – как это так, цельный граф начнет стонать в присутствии домашней нечисти?

А эта бородатая скотина продолжала измываться над моим беззащитным телом. Мало того, что засовывал свой маленький, но тяжелый кулачок в мою спину (мне казалось, что он проникает насквозь, до самого брюха), но в завершение еще и принялся прыгать по мне. А задние лапы у домового оказались еще тверже, чем передние.

– Дед, да ты совсем ошалел, – еле-еле простонал я. – Скачешь по мне, словно … этот самый.

У коня копыта помягче, слон тоже топчется не так сильно, как дух дома. Придумать, с кем сравнить пляшущего по спине домового не сумел, поэтому притих. А эта … бородатая зараза, закончив пытку, укутал меня одеялом и довольно сказал:

– Полежи малость, погрейся.

– Э-ке-ке, – сказал я в ответ, понимая, что если еще не умер, то теперь уж точно помру.

– Костохрящики у тебя болят, вот и все.

– Что болит? – вытаращился я.

– Кости болят и хрящики, – любезно пояснил брауни. – Я научного слова этой болезни не знаю, может, это и не болезнь вовсе, а так, возраст, да старые болячки.

– А сердце?

– Это тебе только кажется, что сердце болит, но оно в порядке. Ну-кось, встать сможешь?

Я привстал с постели ожидая, что сейчас опять прихватит, а боль разойдется по всему телу, но ничего. Руки и ноги побаливали, в спину, между лопаток, словно кол вбили, но по сравнению с тем, что было недавно, совсем другое дело. И руки зашевелились. Понял, что могу не только забраться в седло, но и скакать, да и мечом смогу поработать. А еще захотелось есть. Еще бы не захотелось, если не ел с позавчерашнего дня.

– Вот теперь можно и кавы тебе принести, – резюмировал брауни, исчезая в неизвестном направлении.

Вернулся домовой позже, чем обычно, зато на подносе, кроме приличной чашки с дымящейся кавой имелась тарелка с омлетом и два куска хлеба, щедро намазанных маслом. Словом, именно то, что требуется для утреннего перекуса. Откуда он это все спер? Вон, даже вилка есть. Хотя, какая разница?

Пока я уплетал завтрак, осознавая, что коли есть аппетит, то помирать я пока не стану, домовой говорил о том, что кроме подвальных окон, есть и другие заботы – на крыше треснули две черепичины, но чтобы их заменить, придется меня весь ряд.

– Как вернусь, обо всем распоряжусь, – сообщил я, допивая каву.

– А когда ты вернешься? – хмыкнул дух дома. – Опять, небось куда-нибудь ускачешь, а крыша скоро течь начнет.

– Если герцог ничего не придумает, то скоро, – пообещал я. Подумав, добавил. – Вот, честно тебе скажу – по возвращении и подвал, и крышу отремонтирую.

– Сам? – усмехнулся брауни.

– Ну, конечно не сам, – смутился я. – Где это видано, чтобы графы по крышам лазили да черепицу перекладывали?

– Эх, и чего меня в графскую усадьбу занесло? – затосковал брауни. – Нет бы, жил себе в крестьянской лачугу, покой и нега. Крыша прохудилась – пнул пейзанину в бок, сам бы полез, как миленький.

Я только развел руками. Откуда мне знать, по какому принципу домовые выбирают место для жилья? Хмыкнул:

– Ты радуйся, что тебя в герцогский или королевский дворец не занесло. Представь, сколько там помещений, да и крыша огромная. Там бы ты точно пропал.

– Да я и радуюсь, – буркнул доброжил. Вздохнул. – Чувствую, придется мне самому и крышу крыть, и оконце заделывать. Не посылать же Томаса.

Я рассеянно кивнул и принялся собираться. В спину стрельнуло, но терпимо. Если прямо сейчас выеду, то к утру догоню обоз.

– Рано тебе еще в седло, – заметил бородатый знахарь. – Сегодня полежать нужно, а завтра с утра и выедешь. Дни нынче короткие, скоро стемнеет. Куда спешить?