Утром я добралась до ближайшей аптеки и приступила к своим обязанностям.

Целью моей командировки являлись аптеки и больницы, в которых мне следует проверить вопросы лекарственного обеспечения.

Было бы слишком просто, если бы моя командировка проходила в самом Горнинске.

Руководитель аптеки сразу разложила передо мной карту района и пальцем указала несколько маленьких черных точек на обширном зеленом фоне.

В некоторые подведомственные аптеки надо было добираться на пароме. Впрочем, она утешила меня, сказав, что у них в районе есть какие – никакие, но всё же дороги, и вертолет нам не понадобится. Это было облегчением. Вертолётные прогулки вызывали у меня ужас и сильную тошноту.

На следующий день мне предстояло многочасовое путешествие вглубь района на разбитом больничном «УАЗике».

Поскольку в поселках никаких столовых и кафе не было в помине, то кормилась наша комиссия в больницах, амбулаториях и аптечных пунктах .

Главный врач уговаривал пригубить рюмочку разбавленного спирта, а старшие сестры подкладывали варёную картошку, принесённую из дома.

Может быть, я была бы сговорчивей и пригубила бы грамм пятьдесят домашнего самогона, если бы ни мой, не важный с детства, вестибулярный аппарат.

С трудом выползая из машины после очередного маршрута, я с трудом подавляла в себе чувство дурноты. От вида спирта это чувство резко усиливалось.

Моя « свита», в основном состоящая из заместителей главврача и старшей медсестры, с сожалением прятала пластиковые стаканчики. В которые разливали спирт.

Видимо до меня, им попадались более крепкие проверяющие.

За долгие годы работы в департаменте я стала стреляным воробьем, крепко держалась принципа « На проверках – не пить, не расслабляться и держать ухо востро!».

Хорошо помню первый год своей работы, когда я, поддавшись на уговоры, пригубила бокал красного вина за здоровье главного врача одной сельской больницы, который на день проверки оказался юбиляром.

Вернувшись из той командировки, я была вызвана « на ковер».

Разгневанный начальник громко зачитал мне докладную о недостойном поведении инспектора Вахрушевой А.М., то бишь меня, которая « хлестала спирт стаканами и дебоширила за столом, недвусмысленно намекая на вознаграждение …».

Тогда мой акт о нарушениях признали недействительным, а я кроме общественного порицания лишилась квартальной премии.

Тот случай научил меня уму – разуму.

Теперь я слабо доверяю даже искренним приглашениям к столу. Но что делать, если поесть больше негде?

Свою работу я люблю, но не столь сильно, чтобы из-за нее голодать.

Мне хорошо известно, что особенность моей работы по определению, не может быть приятной сотрудникам проверяемой организации.

Приходилось быть по разным сторонам баррикад. Во время работы в аптеке, я часто была в роли проверяемой. Учитывая это, надо спокойно и вежливо делать свою работу, не строя из себя важную птицу, но и не позволяя сесть себе на голову.

Впрочем, мой миролюбивый характер помогал мне в сложных ситуациях.

В этот раз я обнаружила явное нарушение в правилах применения спиртовых растворов в одном из отделений районной больницы.

К слову сказать, внешний вид самой больницы вызывал чувство горечи. Стены давно не крашены, радиаторов отопления не хватает, постельное белье в палатах залатанное. Разбитые окна в коридорах были заклеены полиэтиленовой пленкой и забиты фанерными листами.

В процессе проверки приходных документов и визуального осмотра содержимого рабочих флаконов в процедурных кабинетах выяснилось, что кожные покровы новорожденных младенцев обрабатывают разведенным спиртом неясного происхождения, конфискованным в местном магазине. В результате, нежная кожа младенца покрывалась красными пятнами, а иногда эта манипуляция вызывала сильные аллергические проявления.

Этого спирта в больницу навезли в огромных количествах, поражающих воображение. Надо было его как-то реализовывать.

По документам выходило, что для медицинских целей был приобретен высококлассный медицинский спирт высокой концентрации. Но стойкий аромат сивушных масел, плотной завесой стоящий в комнате хранения, ясно свидетельствовал о другом.

После окончания института я два года занимала должность провизора- аналитика. Отличить настоящий медицинский спирт от суррогата мне по силам.

Я смотрела на ряды бутылей с некачественным нелегальным спиртом и догадывалась, что «отмытые» деньги пошли кому-то в карман.

Главный врач на словах пояснил, что действовал по указанию местной администрации, в частности, заместителя мэра по здравоохранению, некой Суровцевой Елены Анатольевны, однако письменно сообщить об этом категорически отказался.

Пришлось собирать кучу объяснительных, подробно расписывать в акте факт нарушения. Случай печальный и довольно распространенный.

По- человечески я понимала уличенного главврача и старшую медсестру.

Я скоро уеду, а им жить с этой ненасытной Суровцевой Е.А.

Единичный акт о выявленных нарушениях вряд ли изменит эту порочную систему оприходования некачественного товара.

Но в мои обязанности входило взять со всех медработников объяснительные, хотя их содержание я знала заранее. Напишут, что произошла ошибка, которую обещают исправить в ближайшее время.

Собрав эти формальные объяснения, я заканчивала акт, когда в ординаторскую влетела эта самая Суровцева Елена Анатольевна.

Высокая худощавая женщина лет сорока – сорока пяти, одетая в соболиное манто. Руки в сверкающих перстнях. Красная от возмущения, она старалась придать своему лицу улыбчивое выражение.

В этой районной больнице Елена Анатольевна была царем и богом в одном лице.

Все ее распоряжения выполнялись без звука, и вот теперь ей приходится снизойти со своего высокого трона и беседовать с какой-то невзрачной инспекторшей из департамента.

Вид у меня был действительно, не совсем презентабельный: волосы гладко зачесаны и стянуты в пучок « для удобства в пути», лицо бледное, уставшее после беспрестанной дороги по отдаленным больничным амбулаториям.

Еще в дороге мне пояснили, что прежним инспекторам, оказывается, даже в голову не приходило тащиться по сельским больницам.

Акты они писали, не выходя из кабинета Елены Анатольевны, или вовсе не писали сами. Акты споро и ловко печатали подчиненные Суровцевой, а проверяющие, расслабленные алкоголем, их только подписывали, иногда не глядя.

Елена Анатольевна разглядывала меня с интересом и думала, как ко мне подступиться. « Мелкая сошка, а проблем с ней будет много. Настрочит плохой акт, приедут другие, поважнее, начнут везде лезть. Мало ли что…» – размышляла она.

Я поздоровалась с Еленой Анатольевной и продолжила свое писательство.

Мысли ее мне приблизительно были известны. Ведь я работала внештатным инспектором почти десять лет.

Везде нарушения были аналогичными, как и реакция на акты.

Я мечтала только о том, чтобы добросовестно сделать свою работу и уехать домой, в комфортные условия.

Благодаря моему мужу, я была материально обеспечена, поэтому могла себе позволить проигнорировать любые предложения взять взятку.

Хорошо быть неподкупной и независимой, когда живешь, не считая гроши до зарплаты.

Не уверена, что вела бы себя так же, будь у меня финансовая несостоятельность, поэтому осуждать своих коллег не берусь.

Наконец, Елена Анатольевна справилась со своей ненавистью ко мне, и начала беседу вкрадчивым и ласковым голосом.

Со слезой в голосе поведала о недостаточном финансировании больниц. Такого недостаточного, что выделенных денег едва хватает на горюче-смазочные материалы и медикаменты. Зарплату медики не получали два с лишним месяца. Потому ей приходится выкручиваться, как может.

Глядя на ее соболиную шубку и бриллианты, сверкающие в ушах, слабо верилось в нищету Горнинского района.

« Везде одно и тоже: нищие медсестры и санитарки, нуждающиеся доктора и жиреющие чиновники. Разбитые окна больниц и сверкающие иномарки под толстыми задастыми Еленами…» – грустно подумалось мне.