— Ты ранен? — спросил Черемушкин, доставая пакет с бинтами.

— Не пойму, — отозвался Мычка. — Верно, оглушен. Фашист гранатой по голове тяпнул, я успел отшвырнуть ее.

Прикрывая одной рукой затекший глаз, а другой волоча пулемет, Мычка снова тронулся по обочине дороги.

Справа, шагах в двухстах, послышалась стрельба из автоматов. Это рота Карпенко, посланная в обход переезда, нарвалась на засаду. Очереди вражеских пулеметов стихали, их перебивал грохот наших автоматов. Слева тоже возникла стрельба. Там проламывала себе путь через железную дорогу другая рота Путивльского батальона.

Разведчики подошли к переезду. Домик справа зловеще молчал. Черемушкин подбежал к окну, ударил о раму ложем автомата, бросил в домик гранату. Она глухо взорвалась. Черемушкин забежал за угол крыльца, толкнув ногой в дверь, выпустил в коридор две очереди.

— Входи, — сказал он, — живых в хате нет.

В домике были явные признаки недавней паники. На полу валялись ранцы, котелки и коробки с патронами. Распущенные пулеметные ленты переплетались, точно змеи.

Подходила головная походная застава. Кульбака, командовавший авангардом соединения, появился у дверей дома.

— Патроны есть? — спросил он.

— Есть, — ответил Черемушкин. — Ох, любит же Кульбака боевые трофеи? — добавил он и направился к полотну железной дороги.

На насыпи по обе стороны Анисимов устанавливал пушки. Через полотно дороги проехали первые телеги. Прискакала конная разведка со своим командиром Ленкиным.

— Марш! Марш! — приказал он. — Шпоры! — И вся его кавалькада тронулась рысью в лес.

Справа от переезда разгорался бой. А через переезд торопливо шли тачанки с раскрытыми пулеметами. Появились рысаки Ковпака. Дед сидел один на своей тачанке. Когда тачанка поднялась на насыпь, он крикнул первому попавшемуся партизану:

— Как только все переправятся, беги до Карпенко, пусть свернет бой.

Колонна ковпаковцев вошла в Блитчу — большую приречную деревню. В дальних переулках то там, то тут начиналась стрельба из автоматов и утихала.

Деревня ожила, женщины вышли к калиткам и рассматривали партизан. Затем они затопили печи, и над домами поднялся сизый дым.

Над рекой Тетерев, которая протекала мимо Блит-чи, в чистом весеннем небе застыли два облачка.

Дед вышел на берег. Он сел на бревно, глаза его устремились на луг. О чем он думал? Я подошел к нему. Он повернул голову. Добрые его глаза точно солнечным теплом обдали меня.

— Шапки-то менять скоро придется, — сказал он.

— Да, весна, — ответил я.

— Эх, раздолье приходит, в лесах жить можно будет, — сказал он, смотря на заречный лес.

— Вы невеселы сегодня, — заметил я.

— Не до веселья, — сказал он и вздохнул. Я еще не видел его таким удрученным.

— Если бы у меня сейчас было много взрывчатки и время, то гитлеровцы, пожалуй, не могли бы пройти с правого на левый берег Днепра, — задумчиво начал он. — А теперь их резервные дивизии проскочили через Фастовский узел. Известно вам, что гитлеровцы подразделяют железные дороги по их значению на три класса? И Фастов, как железнодорожный узел, они относят к первому классу.

Дед глядел на реку. Там на берегу женщины полоскали белье, звонко разговаривали, смеялись.

— Да, — сказал Дед, — пойдем теперь на север. Не слыхал о флоте фашистском?

— Слыхал, — ответил я.

Ласточкин уже выследил движение флотилии противника на Припяти. Пароходы тянули по Припяти, а затем по Днепру к Киеву караваны барж с боеприпасами и военным имуществом.

— Мы завершим этот рейд разгромом флота, — сказал Ковпак. — Правда, с Фастовским узлом неладно у нас получилось…

Становилось жарко. Дед поднялся, распахнув шубу, неспешно пошел по селу. Девчата, сидевшие на бревнах, с интересом смотрели на него. Ковпак подмигнул им:

— Греетесь?

— Греемся, — ответили те. — Ты, дедушка, тоже, воюешь? — засмеялись они. — Сидел бы около старухи.

— Сидел и около старухи, — ответил он, улыбаясь, — а теперь не сидится.

Не знали блитченские девчата, что мимо них шел тот самый легендарный старик, который увел с собою их женихов, о котором они слышали и будут еще слышать много рассказов.

— Не сидится, — повторил он и, посматривая по сторонам, пошел к большому дому на площади, к сельской управе, около которой толпились его ординарцы.

Ковпак сидел за столом в ватнике и ватных брюках. Свет от окна падал на его седую бороду, и от этого она казалась серебряной. Глаз за очками не было видно. Лысина сверкала на его голове. Он настолько был сосредоточен чтением каких-то бумаг, что не заметил, как я вошел и стал за его спиной. Изредка он подчеркивал кое-какие места и, качая головой, говорил: —Цикаво!

В его руках был перевод дневника немецкого учителя истории и философии, убитого ковпаковцами в Ровенской области.

Дед повернулся и, заметив меня, сказал:

— Никогда тихо не подходи к человеку сзади. Испугать можешь.

— Извините, — сказал я.

— Вот так политика, — сказал он, указывая на дневник.

— Какая? — спросил я.

— Вот, посмотри. — И он подал мне страницы перевода. — Запиши себе, пригодится. Такое надо у нас печатать чаще. Народ увидит, что от него гитлеровцы хотят.

«Гитлер говорил: кто может оспаривать мое право уничтожить миллионы людей низшей расы? — писал учитель истории и философии. — Я буду систематически мешать увеличению их численности, отделяя, например, в течение долгих лет мужчин от женщин. Начиная с настоящего времени задача германской политики, рассчитанной на длительный срок, — остановить всеми средствами плодовитость славян. В прошлое время за победителями признавали полное право истреблять племена и целые народы.

Если мы хотим создать нашу великую германскую империю, мы должны прежде всего вытеснить и истребить славянские народы: русских, белорусов, поляков, чехов, словаков, болгар. Нет никаких причин не сделать этого».

Ковпак изредка посматривал на меня поверх очков, наблюдая, какое впечатление производит дневник. Я помолчал, а потом продолжал читать;

«Народ, который считает Льва Толстого великим писателем, не может претендовать на самостоятельное существование».

«Для твоей личной славы ты должен убить ровно 100 русских, это справедливейшее соотношение: один немец равен 100 русским».

— Вот это бумага! — сказал Ковпак. — Интересная бумага. Дальше, дальше читай.

«Балтийские государства, Польша, превращенная в чисто этнографическое понятие и отделенная от моря с севера, увеличившаяся Венгрия, поделенная Сербия и Кроация, уменьшившаяся Румыния, отделенная Украина, целый ряд южнорусских областей и государств, а также государств кавказских — такова будущая федеративная Германская империя, откуда Германия будет черпать свое могущество».

— Там и про нас написано, — сказал Ковпак. — Вот, черти, не забыли все-таки.

«Агрессивные действия партизан в оккупированных частях, призыв к организации соединений из молодежи и особенно враждебно настроенных жителей может привести к тому, что начнется «малая война». Следствием ее будут агрессивные действия населения против солдат, мотоциклистов, складов, оккупационных управлений и т. д., различные акты саботажа и диверсии.

Все это должно подавляться оружием до полного уничтожения без всякого сожаления.

Где наблюдается пассивное сопротивление и нельзя сразу найти непосредственных виновников и наказать их требуемым образом, необходимо по приказу офицера предпринять массовые карательные мероприятия».

— Вот чего они хотят, — сказал Ковпак. — О партизанах не забыли. Спасибо и за это.

В хате стояла тишина, располагавшая к раздумью.

— Откуда только враг берется, — сказал я. — Бьют, бьют его, а он все идет и идет из Германии.

Ковпак неодобрительно посмотрел на меня. На лице его резко обозначились морщины.

— Ну и что же, — ответил он. — Мы не пришли их считать, мы пришли их уничтожать.

И я вдруг представил себе огромные пространства нашей земли, оккупированной гитлеровцами. Противник завладел большой площадью европейской части Советского Союза. И дороги, растянувшиеся от Германии через Польшу, Белоруссию и Украину, стали самыми уязвимыми местами фашистских оккупантов. Огромнейшие территории, покрытые лесами, позволяли маневрировать в тылу врага не только мелким партизанским отрядам, но и крупным соединениям вроде ковпаковского.