— Я все-таки пойду, попробую их догнать.

— Догонять в лабиринте? Это бесполезно, — засмеялся второй.

— А вот, стрелочки есть. — Третий показал пальцем на жирную черную стрелку на стене.

— Я бы не слишком доверял этим стрелкам, — сказал второй.

— Но они, кажется, по этим стрелкам пришли, по ним и уйдут, — сказал пятый.

— А три человека вместе всегда идут медленней, чем один, — заметил третий.

— Тогда, может, у него и получится, — сказал второй пятому, — пусть только не ляжет там еще одним трупом.

— Уж постараюсь, — сказал третий.

— Вот и револьвер тебе. — Второй протянул, третий взял.

Интересно, забыл человек Ю револьвер или оставил намеренно?

Третий видел разницу между этими двумя вариантами. Он осмотрел оружие, в барабане оставалось два патрона. Провернув барабан, заткнул револьвер за пояс. Скатал одеяло.

— А мы пока проверим, не ведут ли эти стрелки к выходу, — сказал пятый.

— До конца не прощаюсь, — махнул рукой третий. Он закинул скатку за спину, зажег свечу от лампы.— В случае чего подождете меня.

— Обязательно, — сказал второй. — Счастья тебе.

— Лабардан в помощь, — сказал пятый.

134

— Смерти, конечно, нет, — сказал Эф третий.

Он произнес эти слова мысленно, но не сам с собой говорил, шагая, а словно в разговоре с невидимым собеседником, которого даже и не слышно было в темноте коридора, но присутствие ощущалось вполне реально.

— Смерти, конечно, нет, — говорил третий, — и если смерть мгновенна, я могу это понять и согласиться. Но как быть с тем, кто приближается к своему концу постепенно? Пуля в лоб, или пуля в сердце — это не самый распространенный случай. А если пуля в живот? Для постороннего — внешнего, как ты говоришь, наблюдателя, — раненый умирает — может быть, через полчаса, может быть, через час, — и если до какого-то момента он не умер (хотя ранен смертельно), то всегда остается возможность того, что один-другой миг он еще протянет. Но для него самого, как ты утверждаешь, это предсмертное мгновенье будет длиться вечно. Разве не так?

— Я предвидел возможность такого вопроса, — обнаружил себя собеседник. Это был Бе пятый. — Я думал над этим.

— То же самое с наступлением старости, — продолжал третий. — И если то, что ты нам представил, — правда, то у каждого из нас впереди такая вечность, что даже пуля, пущенная в лоб, от нее не спасает.

— Очень правильный вопрос. И на него можно дать несколько ответов. Во-первых, тот раненый, который на наших глазах умирает с пулей в животе, — в своем собственном варианте будущего он может получить чудесное исцеление. Здесь он делает свой последний вдох, а там — выдохнул, встал, пошел. Понятно, что для постороннего наблюдателя (меня с тобой) вероятность такого исцеления ничтожно мала, зато для умирающего в этом, может быть, — единственный шанс, и тогда он должен осуществиться именно в силу своей единственности.

— А умирающий от старости, по-твоему, станет молодым? Что-то не верится.

— На этот случай у меня есть другой вариант ответа. Действительно, тело изнашивается со временем, а выбор варианта будущего (можно назвать это выбором линии судьбы) не предусматривает какого-нибудь предпочтения в сторону более благополучных условий существования — не обещает вечной молодости и удачи в делах (сознание не воспринимает небытия, но и только). Но рано или поздно наступает момент, когда человек уже не может продолжать существование в изношенном теле и в прежнем мире сего законами. Что тогда? Либо тело должно измениться, либо мир, либо то и другое вместе. Для примера представим, что человек с большой высоты падает на скалы. Какие варианты исхода здесь могут быть? Первое, что приходит в голову, это возможность обретения человеком качеств, которых у него не было раньше, — умения летать или проходить сквозь камень. Тут, кстати, нужно, чтобы в мире появились такие законы природы, которые сделали бы это — скажем, умение летать — возможным. Для самого человека и людей, которые разделяют с ним его вариант мира, это может выглядеть так, словно новые законы природы были и прежде, но только сейчас обнаружились. Вторая возможность — это полное преображение. В момент, когда голова человека входит в соприкосновение с камнем, для него наступает полное обновление — оно наступает в силу того, что реальных способов продолжения существующего порядка нет, поэтому происходит скачок: человек начинает чувствовать себя в новом теле — может быть, даже каким-то другим существом — и видит вокруг себя новый мир, в котором новая земля, новое небо, новые законы природы.

— Все интересно, только ведь этого не проверишь, — заметил третий.

— Настанет время, когда придется проверить, — сказал пятый и, помедлив, добавил: — но не думаю, что есть смысл ради этого пускать себе пулю в лоб.

135

Эф третий шел по лабиринту как мог быстро и считал стрелки. Свечу прикрывал ладонью от встречного воздуха, чтобы не погасла.

Стрелки были жирные, с поперечной черточкой у тупого конца, и не ламповой копотью выведены, а хорошей краской. Двадцать третья по счету была перечеркнута белым мелом. От этого места в сторону уходил путь, отмеченный белыми крестами. Третий пошел по крестам и наконец увидел впереди свет фонаря и три темные фигуры — практически три тени. Он потушил свечу.

В темноте он мог следовать за идущими, оставаясь незамеченным.

Он хотел посмотреть, как выглядит человек Ю — на пленника он похож или на идущего по своей воле. Но не нашел явных признаков ни того ни другого. Одна маленькая тень двигалась в окружении двух больших, и все.

Надо было действовать.

Третий взвел курок револьвера, понимая мгновением позже, что это не лучший способ предупредить о своем приближении.

Солдат Аш первый с автоматом в руках обернулся, услышав щелчок.

Третий понял, что первый будет стрелять, и нажал курок. Осечка. Третий успел подумать, что щелчок от спущенного курка звучит громче, чем щелчок от взведенного, и в этот миг первый выстрелил. Пять или шесть пуль вылетели в очередь друг за другом прямо в грудь третьего, но он не почувствовал удара. Пули проходили насквозь, не задевая его, врезались в стенку за спиной и отскакивали. «Смерти действительно нет», — подумал третий. В барабане револьвера у него еще оставался один патрон, помимо сомнительного, давшего осечку, и был нож в сапоге. А первый, похоже, расстрелял всё, что у него было, хоть и продолжал стоять с поднятым автоматом.

Третий на один щелчок прокрутил барабан револьвера и перевел ствол на господина с черненым зубом, чувствуя в нем главного.

— Поговорим? — Он подошел ближе. — Смерти, конечно, нет, но я могу выстрелить в плечо или ногу.

Господин сделал знак свободной левой рукой (а в правой держал фонарь), и солдат опустил автомат.

— Хорошо, — улыбнулся третий, — а то ведь что происходит? Мы стреляем друг в друга, и это получается как бы само собой.

— Ружье часто стреляет без спросу, — сказал первый.

— Одну, собственно, вещь я хотел бы узнать. — Третий посмотрел на человека Ю. — Нас здесь трое и один, или же нас двое и двое?

Человек молчал, как бы равнодушный к тому, что происходило.

Третий вглядывался в его лицо, ожидая какого-нибудь намека или знака, но ничего не увидел.

— Похоже на то, что дама сделала свой выбор, — усмехнулся господин, — в этом случае джентльмен не должен настаивать.

«Все-таки дама», — подумал третий ревнуя.

— Впрочем, я не возражаю против того, чтобы нас стало четверо, — сказал господин с зубом.

— А что такое «джентльмен»? — спросил третий и, отведя ствол револьвера вниз и в сторону, выстрелил.

Пуля попала в фонарь в руке господина, и фонарь погас.

136

«Нас все-таки двое», — думал Эф третий, в десятый раз сворачивая из одного темного коридора в другой темный. Рядом, на расстоянии ближе, чем локоть, был человек Ю. До первого поворота третий тащил его за руку, а теперь шли в согласии. Мрак вокруг был совсем как родной.