— Дорогая, — однажды утром сказал он жене, — я думаю устроить вечеринку «с беседой».

— «С беседой», любовь моя? Но ведь это стоит дорого.

— Нет, не очень. И если вечер принесет мне практику, мы еще отложим денег.

— Да, моя любовь, если принесет деньги!

— Нужно что-нибудь сделать; у меня остался едва ли ни один пациент. И вот мне пришла мысль, которая должна удастся. Погоди, дорогая, сделай лекарство вот по этому рецепту и вели слуге отнести его к миссис Блюстон; хотелось бы мне иметь полдюжины пациентов вроде этой дамы. Я пишу для нее рецепты, получаю вознаграждение, потом, говоря, будто я желаю, чтобы лекарство было сделано хорошо, вызываюсь сам отнести рецепт в аптеку.

— А что такое с миссис Блюстон, моя любовь?

— Да ничего; она просто объедается, вот и все. Абернети исцелил бы ее в сутки.

— Да, но что же ты скажешь по поводу «беседы»?

— Пойди и сделай лекарство, дорогая, потом мы обсудим вопрос.

Так они и поступили. Составили список лиц, которых предполагалось пригласить, вычислили издержки, все решили.

Прежде всего стоило обратить внимание на карточки.

— Вот эти, моя любовь, — сказала миссис Фезибль мужу, входя после долгих блужданий и еще не сняв шляпу, — они стоят три шиллинга и шесть пенсов за сотню. А эти — побольше — четыре шиллинга и шесть пенсов. Которые лучше взять?

— Право, дорогая, когда рассылаешь так много визитных карточек, не следует делать излишних расходов. Карточки в три шиллинга и шесть пенсов достаточно хороши и велики.

— А за гравирование четырнадцать пенсов.

— Хорошо; это только первый расход.

— А вот это ленты для шляпок наших девочек. Я купила их в магазине «Ватерлоо» очень дешево; они хорошенькие, цвета свечки.

— А ты говорила о платьях?

— Да, моя любовь; у Салли и Пегги есть по белому платью; Бетти я дам надеть мое собственное.

Разница между «беседой» и раутом состоит в следующем: во время «беседы» предполагается, что вы будете или говорить, или слушать, что вы слишком эфирны для уничтожения закусок. На раут вы являетесь, чтобы вас давила толпа; едите мороженое, желая прохладиться. Поэтому «беседа» лучше раута для кармана, которого касается дело, ибо дешевле достать пищу для ума, нежели для тела. По-видимому, чай сделался напитком современных ученых, как нектар служил в свое время средством утоления жажды богов. В одном недавнем номере газеты я видел, что лорд Г. обещал напоить чаем географическое общество. Если бы его сиятельство знал, что на палубах кораблей существует напиток, еще более подходящий для науки, которой он занимается как президент общества, я убежден, он немедленно заменил бы им чай.

Вот почему я пользуюсь удобным случаем и сообщаю, что моряки уже давно пьют одну смесь, которая у них известна под именем «географфи», а это только слегка испорченное название его науки. Теперь я предложу лорду Г. рецепт этого прекрасного питья.

Возьмите оловянную кружку, налейте в нее очень дурно пахнущей запасной воды. Прибавьте туда немного уксусу, набросайте в жидкость корабельных сухарей, наломанных маленькими кусочками. Хорошенько смешайте все указательным пальцем. Потом указательным и большим пальцами вынимайте кусочки сухаря, кушайте их один за другим с какой угодно быстротой и запивайте жидкостью.

Это был бы самый подходящий напиток для географического общества. Назван он «географфи» не без причины: уксус с водой изображают море, а плавающие сухари — материки и острова, омываемые им.

Неужели, милорд, вы не поблагодарите меня за это сообщение?

Но мы должны вернуться к «беседе» доктора Фезибля и его жены.

Общество собралось. В дверь то и дело стучали. Всю улицу изумлял шум колес и треск железных подножек наемных экипажей. Доктор Фезибль достал несколько портфелей с печатными брошюрами, несколько индусских идолов из лавки на улице Уордоур, снабдил их ярлыками и названиями, и еще несколько сборных вещей, которые могли служить темой бесед.

Общество состояло из многих врачей и их жен; великий мистер Б. и веселый мистер В. тоже явились. Было тут несколько писателей или людей заподозренных в авторстве, человек пятнадцать аптекарей, понятно, ученых, один полковник, с полдюжины капитанов и в довершений сквайр и его леди и несколько общих знакомых, не ученых и не принадлежащих к профессии.

Для начала это было очень хорошо; и общество разошлось очень голодное, но восхищенное развлечением.

— Что это за шум? — сказала миссис Плаузибль мужу, который сидел вместе с ней в гостиной, читая «Ланцет».

— Не знаю, миссис Плаузибль.

— Опять, опять. С четверть часа тому назад тридцать раз стучались в дверь. Я слышала это. Ну, я решила узнать, в чем дело, — сказала миссис Плаузибль и позвонила.

— Томас, вы не знаете, что это там за шум? — спросила она, когда в комнате появился слуга.

— Нет, сударыня.

— Пойдите и посмотрите.

— Слушаюсь.

Пока слуга не вернулся, каждый новый стук в дверь вызывал новый приступ любопытства миссис Плаузибль.

— Ну, Томас? — спросила она, когда вошел лакей.

— С вашего позволения, у мистера Фезибля разговор, вот и все.

— Что у него?

— «Беседа», дорогая. Очень странно, что доктор Фезибль задумал устроить такую вещь, — заметил доктор.

— Я нахожу то же самое, — ответила его жена. — Он не держит экипажа! Что могло заставить его устроить «беседу»?

— Понимаю, — заметил Плаузибль, — он хочет приобрести практику. Поверь мне, это ясно как день. Приманка для макрели.

Муж и жена снова замолчали; она взялась за вязанье, он за журнал, только чтение «Ланцета» не подвигалось, а вязанье покрывалось узелками; оба супруга были мрачны. Наконец миссис Плаузибль заметила:

— Я, право, не понимаю, мой дорогой, почему бы и нам не устроить также «беседы»?

— Я сейчас думал, что у нас это вышло бы лучше; у нас очень много знакомых.

— И все почтенных, — ответила его жена. — Таким образом, мы станем известнее свету.

— И моя практика увеличится. Я скоро совсем выбью с арены Фезибля.

Результатом этой «беседы» была «беседа», конечно, в гораздо лучшей обстановке и с лучшими слушателями, нежели состоявшаяся в доме Фезибля. Плаузибль решил унизить в глазах общих знакомых своего соперника и очень усердно принялся за дело.

Он велел подать карету и за два или за три дня до назначенной «беседы» объехал всех своих друзей, имевших редкости — иностранные, континентальные; говорил о них с видом знатока, выражал желание показать их многим талантливым людям во время «беседы», предлагал карточки для входа и вернулся домой в карете, набитой редкостями и уродцами.

Киршвассер и оршад служили прибавкой к чаю в буфетной комнате; и лица, которые присутствовали у обоих докторов, заявили, что «беседа» доктора Плаузибля была гораздо лучше «беседы» в доме Фезибля. Друг пришел с этим известием к доктору и миссис Фезибль. Они постарались принять равнодушный вид, но кусали губы, чтобы скрыть досаду. Как только добрый друг ушел, миссис Фезибль сказала:

— Что ты думаешь об этом, дорогой? Некрасивый поступок со стороны доктора Плаузибля. Мне сегодня утром говорили, что многие из наших знакомых желают познакомиться с ним.

— Не нужно уступать, моя любовь. Доктор Плаузибль может один раз блеснуть, но я подозреваю, что лошади съедят доктора, уничтожат его дом и вмешаются в счеты мясника. Знаешь, мы, живущие без экипажа, можем устроить «беседу» лучше, чем у него. Только это очень неприятно, так как придется увеличить затраты.

— Действительно, очень неприятно, — ответила его жена. — Посмотри на его визитную карточку, дорогой: она вдвое больше нашей. Я нарочно выпросила ее у мистера Томкинса, чтобы сравнить с нашей.

— Что же, дорогая, придется заказать новые и на дюйм больше, чем были у него. Я решил, что раньше, чем он победит нас, дело будет стоить ему недешево.

— А ты слышал, что сказал мистер Смитсон? Они подавали оршад и киршвассер.

— Мы сделаем то же самое. Мне даже хочется подать мороженое.