— И одарить-то мне вас нечем!

Крынкин освободился, отступил назад и сказал, брезгливо отряхивая тулуп:

— Да не надо ничего. Шли бы вы домой…

Старик все суетился, бормотал что-то, и терпение Крынкина лопнуло.

— Катись ты, дед, в самом деле! — рыкнул он, выкатив глаза. — Узнал, чего надо, и вали! Торчи тут из-за него на морозе, пень старый!..

Он со злобой выдернул ключ, и тут сзади донеслось знакомое попискивание милицейской рации. Только сейчас оно звучало по-иному: «Та-та, та-та-та ти-та-та-таа…» — «Вот мчится тройка удалая..»

Крынкин даже обрадовался. Решительно двинувшись к патрулю, обратился к высоченному сержанту:

— Разберитесь, пожалуйста, с этим хрычом! Пришел под самое закрытие, лезет, мешает, сил нет!..

Сразу он, конечно, ничего не понял. Подумал, что пар от дыхания. И только потом сообразил, что между шапкой голубоватого искусственного меха и таким же воротником форменной шубы перед нездешне смуглым лицом прилежно порхал, отзываясь на каждое движение, крохотный серебристый микрофончик.

Смуглый отстранил Крынкина и подошел к старику. Достав из кармана сложенный в несколько раз кусок ткани, развернул ее и покрыл плечи старика. Как прозрачный плащ, она опустилась до самых колен.

«Сержант» бережно застегнул на поясе старика массивный браслет и повернул на нем верхний диск. Ткань мгновенно помутнела и словно проросла длинным коричневым мехом.

— Мы предупреждали вас, Дмитрий Хрисанфович, — тихо прогудел смуглый. — Из случайного поиска редко выходит что-нибудь хорошее…

— Вышло, вышло, господа, простите, друзья мои… — бормотал старик, смигивая слезы, — главное получилось…

Ему было плохо, он почти повис на руке «сержанта». Тот оглянулся и тревожно позвал:

— Алексей!..

Второй «милиционер» уже спешил к нему, доставая на ходу из кобуры белый прямоугольный футляр с красными крестами на всех гранях, который сам раскрылся в его руке. Сдернув рукавицы, он быстро и умело сунул куда-то за пазуху старику зеленую капсулу.

Только тогда Крынкину стало по-настоящему жутко. К тому же он понял, что в течение всего разговора через переход не прошел ни один человек, хотя был самый конец рабочего дня, — а проклятые валенки словно примерзли к асфальту…

Старик очухался почти сразу: щеки порозовели, он выпрямился и глубоко вздохнул. Алексей вынул руку с капсулой, ставшей мутно-белой. Лицо его оставалось таким же сурово-сосредоточенным, как лицо врача, только что вышедшего от тяжелобольного.

— Ваш пожизненный должник, господа, простите, друзья! — старик приобнял «милиционеров» за плечи.

Потом, повернувшись к Крынкину, сказал:

— Спасибо и вам, Владимир Петрович! Все же подарили мне радость… Пусть и не очень хотели. Дам вам на прощанье совет… Или нет, попрошу вас: не обижайте людей. Прощайте.

Улыбнувшись Крынкину морщинисто и ласково, старик пошел в глубь перехода, не дожидаясь спутников. Рация пропела громко и настойчиво: «Та-та, та-та-та, та-ти-та-таааа!»

— Пора, Леон, — сказал тот, которого звали Алексеем. — Время восстанавливается.

Леон сумрачно кивнул, надевая овчинные рукавицы. Алексей придержал его за локоть и спросил вполголоса, показывая в сторону киоска:

— Может, стереть? Для его же спокойствия…

Крынкин расслышал. И заледенел. Он представил себе, как его будут стирать. Как пыль. Или как карандашный штрих-резинкой.

— Не стоит, — басовито ответил Леон, и в его темных глазах появилось то же неприятное выражение, что и у старика, когда он добавил: — Этот и сам все забудет…

И они зашагали за стариком, который уже поднимался по каменным ступенькам к синему стылому городскому январю. Алексей и Леон догнали старика и пошли рядом с ним.

Пока они не скрылись из виду, Крынкин молча смотрел им вслед. Потом, с трудом поворачивая шею, огляделся. Переход был ярко освещен и пуст, вверху мигала и зудела по-комариному неоновая трубка.

И эта трубка, уже месяц трещавшая над его столиком, вдруг словно заново осветила все; что случилось сейчас и чему он все равно не мог подобрать никаких объяснений.

У самых валенок он увидел темный комок. Испачканный платок старика, который тот выбросил после приступа.

Комок вдруг дернулся, откатился в сторону, словно под сильным ветром, подпрыгнул и исчез.

Крынкина сильно толкнули. Он стоял вплотную к стене, мимо шли люди, оглядываясь на него. Переход был полон, часы показывали шесть сорок пять, но он твердо знал, что вот сейчас только было полшестого и ни души на двести метров вокруг…

Домой он доехал на такси. Дожидаясь лифта, поднимаясь на одиннадцатый этаж, Крынкин все время оглядывался, как будто за спиной кто-нибудь стоял. Он чуть не сломал ключ, открывая дверь, потом ободрал пальцы, снова закрывая ее на все замки — японский электронный, английский цифровой, длинный немецкий засов и цепочку. Заперев, обессиленно сполз по стенке и сел прямо на пол.

Через некоторое время он пришел в себя настолько, что снял тулуп, разулся и сунул ноги в шлепанцы. Пройдя в комнату, открыл сервант, вынул из бара темную бутылку и рюмку. Коньяк опалил горло, но легче не стало. Крынкин направился к книжной полке, где стоял уцелевший еще с техникумовских времен «Большой философский словарь».

«Иванов, Д. X.» — Когда он прочел семь набранных петитом строчек, его покачнуло, захотелось протереть глаза. В скобках после инициалов стояли две даты: «(1826–1880)». Голова у Крынкина пошла кругом.

Телефонный звонок точно ударил, оглушил. Сняв трубку, он ответил нетвердым голосом:

— Слушаю…

В трубке весело и возбужденно завопили:

— Але, Володя, ты? Бросай все, хватай деньги, приезжай ко мне! Тут один хмырь срочно загоняет «Таурус», квадрофоник, такой, как ты искал! Але! Але! Слышишь меня?

— Да-да, — машинально ответил Крынкин. И вдруг словно бы ожил.

Видение элегантного плоского магнитофона, сияющих ручек на черных, глубокой матовости панелях, компактных ребристых колонок вновь наполнила его той самой энергией, что двигала его жизнь и многогранную деятельность до той самой встречи в переходе с нелепым стариком.

Вот когда можно было забыть весь этот бред и продолжать жить, жить полноценной разумной жизнью!

И Крынкин ринулся к секретеру.

ДА УСЛЫШАТ ЗОВУЩЕГО

Vivos voco, mortuos plango^[1] Надпись на колоколе

Бреннан вздохнул так шумно и горестно, что со стола взвилась бумажная салфетка.

«Ну кто мог предвидеть? Еще сутки в этой дыре, и заказы на аппаратуру вырвут из рук! Не-ет, первый и последний раз еду машиной… Слава богу, что эти вымогатели обещали к утру все кончить…»

Он огляделся. Народу в баре было мало. За соседним столиком шумно ел белобрысый здоровяк. Почувствовав взгляд Бреннана, он вопросительно уставился на него, потом насупился и еще пронзительнее заскреб ложкой по тарелке. Бреннан отвернулся.

Тусклое зеркало, висевшее напротив, отразило его раздраженное лицо. Если он прохлопает оба заказа, то эта смиренная крыса, господин вице-директор, со всем усердием накапает на него правлению фирмы…

Бреннан нервно встал и пошел к дверям, где в кособоком застекленном ящике висел телефон. Стук каблуков навлек на него неодобрительные взгляды стариков, чинно игравших в карты. В этом баре он выглядел словно попугай в клетке с воробьями.

У самых дверей он столкнулся с высоким человеком в мокром плаще. Мимоходом извинившись, Бреннан подумал: «Только дождя мне еще не хватало…»

Пальцы сами набрали осточертевший за два дня номер авторемонтной мастерской. Разговор с механиком его немного успокоил. Повесив трубку, он вернулся в зал и сел за свой столик.

Насытившись, белобрысый порылся в карманах и бросил медяк в музыкальный автомат. В гулком от безлюдья зале взревел «Плевок через Атлантику». Бреннан поморщился и вынул портсигар. Он не слишком любил музыку, а это… Это даже не музыка. Хотя, с другой стороны, длинноволосые загребают неплохие деньги.